Людовик XIV и его век. Часть вторая

Людовик XIV был невероятно горд любовью, он любил, как самодержавный монарх; его ревность объяснялась не болью сердца, а оскорбленным самолюбием. Стоило королю увидеться с Луизой, как он тотчас задал ей вопрос, продиктованный ему невесткой. Мадемуазель де Лавальер страшно растерялась и, не смея сказать правду, что-то бормотала и отпиралась. Король, не зная, кто проводит ночи у его любовницы, счел ее проступок более значительным, чем это было на самом деле, впервые в ее присутствии разразился ужасающим гневом и ушел в полном бешенстве, оставив бедняжку в отчаянии.

Тем не менее у нее оставалась надежда: после одного из тех первых облачков, какие, подобно летней грозе, плывут иногда по чистому небу нарождающейся любви, любовники поклялись друг другу, что впредь всякая их ссора должна закончиться в тот же день, еще до наступления ночи; и уже несколько раз случалось, что после какой-нибудь небольшой размолвки Людовик XIV приходил вечером в поисках примирения, и это воспринималось с великой радостью. И потому она с надеждой ждала, что и на этот раз король вернется к ней; но ожидания ее были тщетны: прошел вечер, прошла ночь, настал день, а от возлюбленного не было никакой весточки. Мадемуазель де Лавальер сочла себя погибшей, брошенной, забытой; она потеряла голову, бросилась в карету и велела отвезти себя в монастырь кармелиток в Шайо.

Наутро король узнал, что Лавальер исчезла, но никто не знал, что с ней произошло.

Он тотчас бросился в Тюильри и стал расспрашивать герцогиню Орлеанскую, однако та либо ничего не знала, либо не пожелала ничего сказать; затем он обратился к Монтале, но ей было известно лишь то, что этим утром она встретила Лавальер, которая, словно безумная, бежала по коридору и бросила ей: «Я погибла, Монтале! И все из-за вас!» Он продолжал расспросы с такой настойчивостью, что в конце концов ему указали монастырь, в который велела отвезти себя бедная страдалица.

Он немедленно сел в седло и, в сопровождении одного лишь пажа, бросился на поиски беглянки; поскольку о его прибытии не возвестил шум кареты и кающуюся грешницу не пожелали принять в монастырь, он обнаружил ее распростертой на полу во внешнем приемном зале, лежавшей ничком, в слезах и почти в беспамятстве.

Любовники были там одни, и в ходе долгого объяснения Лавальер призналась королю во всем: она рассказала ему не только о своих отношениях с Монтале, но и об отношениях Монтале с герцогиней Орлеанской и мадемуазель де Тонне-Шарант, наперсницей которых, как мы уже говорили, она была.

Ее неверность была куда меньше той, какую предполагал король, но ее непослушание было куда больше того, какое он мог допустить: Людовик простил Лавальер, однако король не забыл ничего.

Тем не менее он забрал ее из монастыря, но по возвращении в Тюильри узнал о словах герцога Орлеанского, сказавшего:

— Я очень рад, что эта распутница Лавальер сама ушла от госпожи герцогини, ведь после подобного скандала та ее к себе более не примет!

Тогда король поднялся по малой лестнице и вошел в кабинет герцогини Орлеанской. Затем он велел вызвать герцогиню и попросил ее взять Лавальер обратно. Герцогиня, ненавидевшая Луизу, стала выдвигать возражения, ссылаясь на дурное поведение той, которой король оказывал покровительство. Людовик нахмурился и рассказал невестке все то, что ему было известно о ее собственной любовной связи с графом де Гишем. И тогда испуганная герцогиня пообещала исполнить все, чего желал государь. Король отправился за Лавальер, сам привел ее к герцогине и сказал невестке:

— Дорогая сестрица! Прошу вас воспринимать впредь мадемуазель как особу, которая для меня дороже жизни.

— Будьте спокойны, дорогой братец, — отвечала принцесса со злой улыбкой, которая порой уродует самое очаровательное женское лицо, — впредь я буду обходиться с мадемуазель как с вашей девкой!

Лавальер вернулась в свою комнату, не посмев даже заплакать при таком жестоком ответе, ибо король сделал вид, что он его не расслышал.

Между тем мысль, зародившаяся в душе Людовика XIV при посещении замка Фуке и заключавшаяся в том, чтобы построить дворец и разбить сады, которые во всех отношениях превосходили бы дворец и сады поместья Во, начала приносить плоды: среди всех принадлежавших короне замков он выбрал тот, какой ему захотелось переделать во дворец, оставив этот дворец в качестве вещественного свидетельства своей эпохи, и выбор его пал на Версаль.[25]

Во времена Людовика XIII старинная помещичья усадьба уже исчезла, но мельница еще существовала, и когда этот монарх, печальный и задумчивый, задерживался на охоте, то «он ночевал, — говорит Сен-Симон, — в какой-нибудь дрянной придорожной лачуге или на этой ветряной мельнице».