Людовик XIV и его век. Часть вторая

В конце концов королю, проводившему в такой грусти дни, надоело еще и так скверно проводить ночи: вначале он велел построить павильон, служивший ему охотничьим домиком; однако этот павильон был настолько мал, что королевская свита, ночевавшая прежде под открытым небом, ночевала теперь на мельнице: для придворных, понятное дело, это стало весьма небольшим улучшением. Павильон был сооружен в 1624 году.

Наконец в 1627 году Людовик XIII принял решение переделать это временное пристанище в жилище; он купил у Жана де Суази землю, которой семья этого сеньора владела более двух веков, призвал к себе архитектора Лемерсье и приказал ему построить замок, которым, по словам Бассомпьера, не стал бы кичиться ни один дворянин и который Сен-Симон называет карточным замком.

Однако Людовик XIII был не так привередлив, как Бассомпьер или Сен-Симон: этот небольшой замок доставлял ему удовольствие. Он провел в нем зиму 1632 года, а затем всю масленицу и всю осень следующего года. Однажды вечером, обходя это имение, которое он считал единственным поместьем, принадлежащим лично ему, король в минуту восторга обратился к герцогу де Грамону:

— Маршал! Вы помните, что там стояла ветряная мельница?

— Да, государь, — ответил маршал, — этой ветряной мельницы уже нет, но ветер там дует по-прежнему.

Людовик XIII вернулся в Версаль после рождения Людовика XIV и, желая увековечить это великое событие, прикупил землю, отодвинул стену и обнес ею купленную землю, названную им боскетом Дофина.

Это та самая земля, на которой в наши дни находится Северная шахматная посадка, именуемая Каштанником.

Примерно в 1662 году Людовик XIV серьезно настроился сделать из Версаля королевскую резиденцию. До этого лишь некоторые перемены в садах были осуществлены знаменитым Ленотром.

Король призвал Мансара и Лебрена; Мансар разработал планы, а Лебрен подготовил эскизы. Однако окончательное решение Людовик XIV принял только в 1664 году. День 7 мая 1664 года был выбран им для того, чтобы устроить в садах Версаля празднество того же рода, что за три года до этого давал королю несчастный Фуке в садах Во. Герцог де Сент-Эньян был распорядителем этого празднества, темой которого должен был стать «Неистовый Орландо». Благодаря изобретательности итальянского театрального машиниста Вигарани сады Версаля превратились во дворец Альцины, и представления, следовавшие одно за другим, составили нечто вроде поэмы, которой предстояло длиться три дня и которая получила название «Увеселения волшебного острова».

На третий день, в том же дворце Альцины, была представлена «Принцесса Элиды» Мольера. Если у кого-нибудь есть сомнения в том, что это празднество было устроено в честь мадемуазель де Лавальер, то, чтобы развеять их, достаточно лишь вспомнить следующие стихи, которые в первой сцене пьесы произносит Арбат, наперсник царя Эвриала, обращаясь к своему повелителю:

За чувства нежные мне ль, принц, вас осуждать,
Когда причину их сумел я отгадать?
Скорбь дряхлых дней моих не получила власти
Родить в душе вражду к восторгам сладким страсти,
И, хоть моя судьба уже близка к концу,
Скажу я, что любовь подобным вам к лицу;
Что дань, платимая чертам лица прекрасным,
Душевной красоты залогом служит ясным,
Что, если никогда принц не бывал влюблен,
Не будет милостив, велик не будет он.
Мне это качество любезно во владыке:
В сердечной нежности я вижу знак великий,
Что не напрасно мы от принца много ждем,
Коль склонная к любви душа заметна в нем.
Поможет эта страсть — а ведь она всех краше —
Всем добродетелям проникнуть в души наши;
Деяний доблестных она родная мать,
И всем героям пыл ее пришлось узнать.[26]

Впрочем в этой пьесе, в которой Мольер изобразил короля и его любовницу, он пожелал представить заодно и себя, и раз уж он на минуту сделался придворным, то ему захотелось, чтобы хотя бы из насмешливых уст театральной маски прозвучала лесть в его адрес.

Исполняя роль шута, он говорил о себе:

То, что он шут, поверь, мой выбор не порочит —
Он не такой дурак, каким казаться хочет,
И, вопреки всему, он разумом своим
Нередко выше тех, кто тешится над ним.