Людовик XIV и его век. Часть вторая

Несчастному герцогу суждено было жениться на сумасбродках. В одно прекрасное утро новая супруга г-на де Ла Мейре стала убеждать его, что семья Коссе, к которой она принадлежала, происходит от императора Кокцея Нервы, умершего, надо сказать, без потомства. Вследствие этого принцесса римской императорской крови сажала своих сестер в кресла, а сама в их присутствии садилась лишь на стул, полагая себя униженной браком с человеком из столь незнатной семьи, которого, когда он был капитаном гвардейцев, называли не иначе как Малышом Ла Мейре и которому было отказано в руке мадемуазель де Вильруа, ставшей впоследствии г-жой де Курсель.

Герцог был храбр и дал этому не одно доказательство. Во время осады Гравлина у него разыгралась подагра, так что в тот день, когда там прокладывали траншею, он наблюдал за ходом работ, сидя на небольшой лошадке, и, хотя в этом не было никакой надобности, какое-то время находился на возвышенности, открытый для вражеского огня; по нему произвели более двух десятков пушечных выстрелов, и одно ядро пролетело так близко от него, что его лошадь стала на дыбы. Опасность была огромной, и сопровождавшие маршала офицеры стали просить его удалиться.

— Как? Неужели вы боитесь, господа? — спросил у них Ла Мейре.

— Не за себя, а за вас, сударь!

— За меня?! — переспросил он. — Эх, господа! Командующему армией не пристало бояться, особенно если он маршал Франции!

Еще во время блокады Ла-Рошели он совершил поступок, чрезвычайно прославивший его среди той молодежи, что носила в себе последний жар рыцарства. Как-то раз, скучая в казарме, он позвал к себе трубача и отправил его в город узнать, нет ли там какого-нибудь дворянина, который, скучая, подобно ему, не прочь ради развлечения обменяться с ним пистолетными выстрелами. Находившийся у передовой заставы офицер по имени Ла Констансьер принял вызов. Они сделали по два выстрела каждый, и при втором выстреле Ла Констансьер угодил пулей прямо в лоб лошади маршала, которая рухнула, благодаря чему перевес оказался на стороне этого офицера. Однако Ла Мейре, вместо того чтобы затаить на него злобу за свое поражение, дал ему роту в своем полку.

Маршал де Ла Мейре умер 8 февраля 1664 года.

Что же касается Гийома де Ботрю, графа де Серрана, государственного советника, члена Французской академии, то он принадлежал к знатной семье из Анже; он женился на дочери докладчика Счетной палаты, и его жена, представленная ко двору, желала появляться там исключительно под именем госпожи де Ножан, а не госпожи де Ботрю, чтобы королева Мария Медичи, не сумевшая избавиться от своего итальянского произношения, не звала ее г-жой де Ботру.

Эта дама слыла чудом добродетели, поскольку никогда не выходила из дома и решительно нигде не бывала; такое поведение жены доставляло много поздравлений мужу и делало его счастливцем, как вдруг ему удалось выяснить, что она была домоседкой лишь потому, что у нее имелся любовник дома, и что этим любовником был его собственный лакей. Наказание было соразмерно с преступлением: лакей был приговорен к галерам, но только после того, как Ботрю доставил себе удовольствие насладиться мщением, удивительные подробности которого можно вычитать у Таллемана де Рео.[28]

Что же касается жены, то Ботрю выгнал ее из дома, и она родила в Монтрёй-Белле, в Анжу, сына, которого он не захотел признать.

Однажды Ботрю со смехом сказал королеве-матери, что епископ Анже человек святой и творит чудеса. Королева поинтересовалась, какие чудеса он творит, и Ботрю ответил, что среди прочих чудесных дел епископ исцелил себя от одной постыдной болезни, от которой, особенно в ту эпоху, исцелялись очень редко.

Епископ узнал об этой насмешке и стал во всеуслышание жаловаться на обидчика.

— Ну разве я сказал бы такое? — тоже во всеуслышание ответил Ботрю. — Ведь он все еще болен ею!

Играя в пикет с неким Гуссо, глупость которого вошла в поговорку, Ботрю сделал ошибку и, тут же заметив ее, воскликнул:

— Боже! Какой же я гуссо!

— Сударь, — сказал ему в ответ Гуссо, — вы дурак!

— Разве я не это же сказал? — спросил Ботрю.

— Нет.

— Ну, так я хотел это сказать!

Ботрю без конца нападал на герцога д'Эпернона и однажды так уязвил его какой-то эпиграммой, что тот велел своим слугам поколотить шутника палкой.

Несколько дней спустя Ботрю явился во дворец, держа в руках палку.

— Никак у вас подагра? — спросила королева.

— Да нет, — ответил Ботрю.

— Так почему же тогда вы ходите с палкой?

— Ах! — вмешался в разговор принц де Гемене. — Я объясню это вашему величеству: Ботрю носит палку, как святой Лаврентий — свою решетку. Это символ его мученичества!

Ботрю отличался необычайным упрямством и говорил, что знавал только одного человека упрямее его: это был какой-то провинциальный судья. Однажды утром этот судья, уже не раз докучавший Ботрю своими визитами, снова явился к нему.

— Ах, право, — ответил Ботрю своему лакею, доложившему о приходе посетителя, — скажи ему, что я еще в постели!

— Сударь, — ответил лакей, исполнив поручение, — он говорит, что будет ждать, пока вы не подниметесь.