Людовик XIV и его век. Часть вторая

Тотчас же состоялся консилиум, в котором приняли участие самые знаменитые парижские врачи и хирурги; их общее мнение состояло в том, что королева страдает раком и болезнь ее неизлечима.

И тогда многие стали говорить больной о бедном деревенском священнике по имени Жандрон, чудесным образом исцелявшем болезни, облегчая страдания бедняков, которым он целиком и полностью себя посвятил и к которым являлся, едва только ему становилось известно об их недугах, тогда как к богатым и сильным мира сего он приходил лишь тогда, когда его к ним звали.

Этот человек осмотрел грудь больной, пообещал, что сделает эту грудь крепкой, как камень, и заверил, что после этого королева проживет так же долго, как если бы никакого рака у нее не было.

Однако, вместо того чтобы облегчить страдания больной, его лекарство лишь усилило их, и, хотя днем королева одевалась, как обычно, и развлекалась, насколько это было в ее силах, ночью, по словам тех, кто ночевал в ее спальне, она спала плохо и сильно мучилась. В конце концов, вопреки всем обещаниям знахаря, рак проявил себя с новой силой и болезнь обострилась.

И тогда вслед за Жандроном появился лотарингец по имени Альо: он привел с собой женщину, у которой, по его словам, прежде была та же болезнь, что и у королевы-матери, и которую он будто бы вылечил; это живое доказательство искусства лотарингца дало двору некоторую надежду. К несчастью, «вследствие повеления Божьего, — говорит г-жа де Мотвиль, — лекарства врачей оказались бессильны исцелить тело королевы, но вследствие мучений, которые они приносили ей, способствовали исцелению болезней ее души».

Тем временем король привыкнул к страданиям матери, и его ненадолго прерванные развлечения вскоре возобновили свой обычный ход. При дворе быстро забывают тех, кого там больше не видят, а порой и тех, кого там видят, и потому все забыли бывшую регентшу, умиравшую на другом конце Парижа.

Любовная связь короля с мадемуазель де Лавальер продолжалась, и о ней больше не судачили, зато любовь герцогини Орлеанской и графа де Гиша, совсем не гладкая, то и дело становилась предметом общих разговоров. Семья Грамонов была в большой милости у двора, и ей удалось добиться от короля позволения графу де Гишу вернуться из изгнания. Граф встретился с королем во время осады Марсаля, и тот принял его так, как если бы за ним не было никакой вины; один лишь герцог Орлеанский выказал ему крайнюю холодность.

Узнав об этом возвращении молодого графа и теплом приеме, оказанном ему королем, герцогиня Орлеанская стала опасаться, как бы этот теплый прием не оказался подвохом, устроенным королем для того, чтобы выведать тайну у ее любовника. И потому она спешно написала графу письмо. Но, как она ни торопилась, письмо пришло слишком поздно: граф де Гиш действительно во всем признался королю.

Когда ей стало это известно, она страшно разгневалась и написала графу еще одно письмо, навсегда запрещавшее ему являться к ней на глаза и произносить ее имя.

Несчастный любовник впал в отчаяние. Но, будучи истинным рыцарем, он безоговорочно подчинился приказам дамы своего сердца, при всей их жестокости, и испросил у короля позволения отправиться в Польшу, чтобы погибнуть там на поле боя. Людовик XIV дал графу разрешение, которое тот просил, и несчастный любовник был бы в самом деле убит в стычке с московитами пулей, если бы эта пуля не расплющилась о портрет герцогини Орлеанской, который он всегда носил на груди, в очень массивной шкатулке, расколовшейся от полученного удара.

По возвращении графа де Гиша из Польши герцогиня Орлеанская, действуя через короля, потребовала от него вернуть ей все ее письма и портрет, сохранивший на себе след пули. Покорность графа приказам герцогини Орлеанской была такова, что он тотчас же вернул ей все.

Однако проявленная принцессой суровость, подлинная или притворная, еще более разожгла любовь графа де Гиша. Он стал умолять графиню де Грамон, которая была англичанкой, поговорить с герцогиней, но герцогиня ничего не хотела слушать.

Бедный граф пришел в полное отчаяние и тщетно изыскивал средства увидеться с принцессой, как вдруг случай сделал для него то, чего ему не удавалось добиться ни просьбами, ни хитроумными расчетами.