Людовик XIV и его век. Часть вторая

— Как нельзя более: я сам отдал приказ препроводить его в замок Анже, а Пелиссон уже заплатил мастеровым за приведение тюрьмы в более надежное состояние.

— Что ж, желаю, чтобы вы не обманулись.

Вечером Бриенн еще раз явился к нему от имени короля. Фуке чувствовал себя лучше и был все так же спокоен.

По возвращении молодого государственного секретаря Людовик XIV долго расспрашивал его о здоровье главноуправляющего финансами.

«Но по всем этим расспросам, — говорит Бриенн, — я прекрасно видел, что министру пришел конец, ибо король называл его теперь не господином Фуке, а просто Фуке».

Наконец король закончил разговор, сказав Бриенну:

— Ступайте отдохните: завтра в шесть утра вам надо быть у Фуке и привести его ко мне, ибо я собираюсь на охоту.

На другой день, в шесть часов утра, Бриенн явился к главноуправляющему финансами, но тот, извещенный о желании короля поговорить с ним, был уже у Людовика XIV. Все было готово для ареста, и король, зная, что у министра при дворе много друзей, в том числе и капитан королевской гвардии герцог де Жевр, поручил арест д’Артаньяну, человеку исполнительному, чуждому всяких интриг и за тридцать три года своей службы в мушкетерах знавшего лишь исполнение долга.

Расставшись с королем около четверти седьмого и проходя по коридору, Фуке встретил герцога де Ла Фейяда,[23] входившего в число его друзей и тихо сказавшего ему:

— Берегитесь! Относительно вас уже отдан приказ.

На этот раз Фуке принял совет без возражений. Король, при всей его скрытности, показался министру странным, а главное, озабоченным; поэтому у дверей замка, вместо того чтобы сесть в свою карету, Фуке сел в карету одного из своих друзей, намереваясь бежать. Однако д’Артаньян, не спускавший глаз с кареты, в которую должен был сесть министр, и видевший, что он к ней так и не подошел, догадался, в чем дело, бросился вдогонку за чужой каретой, уже повернувшей в какой-то переулок, догнал ее и арестовал Фуке, который был немедленно пересажен в заранее приготовленную карету с железными решетками.

Через минуту его привезли в какой-то дом, где его обыскали и где ему подали бульон.

В момент ареста Фуке ничего не сказал, если не считать вырвавшего у него восклицания:

— Сен-Манде! Ах, Сен-Манде!

И действительно, в его доме в Сен-Манде нашлись бумаги, ставшие главными уликами против него.

Когда Бриенн вернулся, он увидел Фуке у ворот замка, в передвижной тюрьме, окруженной мушкетерами.

Войдя в переднюю, секретарь застал в ней герцога де Жевра, пребывавшего в отчаянии, но не из-за того, что арестовали его друга, а из-за того, что этот арест поручили кому-то другому.

— Ах! — восклицал он. — Король обесчестил меня! По его приказу я арестовал бы даже собственного отца, а лучшего друга тем более! Неужели король сомневался в моей верности? Тогда пусть он велит отрубить мне голову!

В кабинете короля находился Лионн, бледный, осунувшийся и еле живой. Людовик пытался утешить его.

— Сударь, — говорил он ему так, что Бриенн мог слышать его слова, — все это личные проступки самого Фуке. Вы были его другом, мне это известно, но я доволен вашей службой. Бриенн, продолжайте принимать от господина де Лионна мои тайные приказания! Наше неблаговоление к Фуке не имеет к нему никакого отношения.

В тот же день Фуке был препровожден в ту самую тюрьму города Анже, которую он приготовил для Кольбера, а Людовик XIV уехал в Фонтенбло.

Охота короля закончилась.

По возвращении короля мадемуазель де Лавальер, пребывавшая в восторге от того, что он вернулся, и в счастье от того, что она снова видит его, отдалась возлюбленному; это было последнее сопротивление, которое Людовик XIV испытал в своем королевстве.

Происшедшее воспринималось всеми как событие чрезвычайно серьезное, но по сути это событие было куда серьезнее, чем казалось. Это была не только долго подавляемая и в конце концов прорвавшаяся наружу ненависть короля; не только внезапно рухнувшая грандиозная карьера; не только беда человека, которому предстояло умереть в безвестности в какой-то мрачной и неведомой темнице, нет: это была последняя борьба распорядительной власти с властью королевской; это было более, чем падение министра, это было падение министерской системы управления.