Внутри государства Мазарини продолжает политику Ришелье, то есть стремится к ослаблению феодализма, Церкви и Парламента. Феодализм умирает у его ног в тот день, когда принц де Конде голосом Испании просит прощения; Церковь расписывается в своем бессилии, позволяя оставить коадъютора в тюрьме, а кардинала де Реца в изгнании; наконец, Парламент, побежденный, сломленный, поредевший, видит, как Людовик XIV со шляпой на голове и хлыстом в руке входит в его стены, а за спиной юного короля может различить хитрую и насмешливую физиономию того, кого парламентские чины дважды приговорили к смерти, за чью голову они назначили награду, чью мебель они продали с торгов, кого они изгнали, поносили, осмеивали и кто вернулся умереть во Францию всемогущим, обладающим состоянием в пятьдесят миллионов, проклинаемым, правда, народом, собственной семьей и королем, но оставляющим народу мир, семье — богатство, а королю — королевство, в котором не было больше никакой оппозиции, ни феодальной, ни церковной, ни парламентской!
Спрашивается, в чем же причина этой ненависти, этого всеобщего осуждения Мазарини? В чем причина того, что его гений не признан, его способности оспариваются, его намерения и даже итоги его деятельности отвергаются его современниками? Вся тайна заключается в одном-единственном слове: Мазарини был скуп.
Рука, держащая скипетр, должна быть, подобно длани, держащей мир, широкой и открытой: Бог не только милостив, но и щедр!
XXXV. 1661
Мы сказали о том, что тотчас после смерти Мазарини, еще до своего отъезда из Венсена, Людовик XIV вызвал Ле Телье, Лионна и Фуке и объявил им своем решении править единолично.
Скажем теперь коротко о людях, которых Мазарини завещал королю. Позднее мы поговорим о Кольбере, которого он ему всего лишь рекомендовал.
Мишель Ле Телье, внук советника Податной палаты, был одним из тех талантливых людей, которых природа одарила одновременно телесной красотой и изяществом ума: он обладал приятным лицом, блестящими глазами, ярким и здоровым цветом кожи, тонкой улыбкой и той прямой и открытой внешностью, которая с первого взгляда настраивает людей в пользу того, кто ею обладает. Его повадки выдавали в нем человека учтивого, его манеры — человека благовоспитанного; имея ум гибкий, покладистый и вкрадчивый, он говорил обычно с такой скромностью, что его всегда полагали во всем более сведущим, чем это было на самом деле, и зачастую приписывали мудрости его осмотрительность, которая объяснялась всего-навсего его неосведомленностью; смелый и даже предприимчивый в государственных делах, твердый в исполнении раз и навсегда задуманного плана, неспособный поддаваться своим страстям, обуздать которые у него всегда хватало сил, порядочный в житейском общении, много обещавший и редко исполнявший свои обещания, робкий в семейных делах, не презиравший своих врагов, какими бы ничтожными они ни были, и всегда старавшийся нанести им удар, но скрытно: таков был смиренный отец надменного Лувуа; таков был человек, который сказал Людовику XIV по поводу канцлера Сегье, пожелавшего стать герцогом де Вильмором: