Людовик XIV и его век. Часть вторая

Скажите, огорчила вас разлука?
И рады ль вы увидеть вновь
Того, кто вдалеке от вас испытывает муку,
А рядом с вами — счастье и любовь,
Кто умереть готов от нетерпенья,
Когда хотя б на день увидеть вас лишен он наслажденья?

Этот мадригал имел явный успех, ибо король получил на него ответ, написанный на том же языке поэзии:

Иного не желаю счастья знать,
Чем день и ночь, король, о вас мечтать!
Живу я вашей жизнью, не своей,
Вам угождать — заботы нет важней!
Известно ведь: утехи без любимого вкушать
Заведомо любовь свою обворовать!

Никому не дано знать, чем закончилась бы эта поэтическая переписка, если бы не одно довольно любопытное обстоятельство. Людовик XIV находил свои стихи превосходными, и, по всей вероятности, мадемуазель де Лавальер придерживалась того же мнения, но для самолюбия августейшего поэта этого было недостаточно. Однажды утром, сочинив новый мадригал, король остановил маршала де Грамона и, отведя его к оконной нише, сказал:

— Маршал! Я хочу показать вам стихи.

— Стихи? — переспросил маршал. — Мне?

— Да, вам. Я желаю знать ваше мнение.

— Извольте, государь, — промолвил маршал.

При этом лицо его приобрело недовольное выражение, поскольку он не очень жаловал поэзию.

Король не заметил нахмуренные брови старого маршала или сделал вид, что не заметил их, и начал читать следующие стихи:

        Кто знает тайную мою любовь?..
Смешно мне слушать вновь и вновь
Всю болтовню, все толки про нее.
Ведь знает тайную мою любовь
             Лишь та, что вызвала ее!

— Вот те на! — воскликнул маршал де Грамон. — И кто же мог написать подобные стихи?

— Так вы, маршал, находите, что они нехороши?

— Отвратительны, государь!

— Ну что ж, маршал, — со смехом сказал Людовик XIV, — стихи эти сочинил я, но будьте спокойны, ваша откровенность меня вылечила, и других стихов я писать не буду.

Маршал удалился в полной растерянности, и, что удивительно, король сдержал слово, которое он себе дал.

Но тогда он взялся за прозу; однако сочинять прозу дело тоже нелегкое. И потому однажды, когда ему нужно было срочно написать мадемуазель де Лавальер и одновременно идти на совет, он поручил Данжо написать вместо себя. По окончании совета новый секретарь показал Людовику XIV письмо, составленное так умело, что король был вынужден сознаться, что сам он не написал бы лучше. С этого дня Данжо служил королю секретарем. Благодаря такому удобству король мог теперь отправлять своей возлюбленной Луизе по два-три письма в день; но теперь, в свой черед, затруднения возникли у бедной Лавальер, ибо ей нужно было отвечать на все эти письма. К счастью, ей вдруг пришла в голову блестящая мысль поручить тому же Данжо писать королю вместо себя.

Данжо согласился и с этого времени писал письма в ту и другую сторону.

Эта переписка продолжалось целый год. Наконец однажды, в минуту откровенности, Лавальер призналась королю, что прелестные письма, которые он приписывает как ее сердцу, так и ее уму, сочиняет Данжо. Король расхохотался и в свой черед признался ей, что страстные послания, которые она получает от него, выходят из-под того же пера.

Людовик XIV оценил проявленное Данжо умение хранить тайну, столь редкое при дворе, и с этого началась карьера царедворца.

В то время как фаворитка возвышалась наперекор всем и притом куда больше благодаря силе любви, которую она питала к королю, чем любви, которую он питал к ней, замышлялась великая катастрофа: речь идет о падении Никола Фуке, не доверять которому, по слухам, советовал королю кардинал, одновременно рекомендуя ему Кольбера.

Никто не может сказать со всей определенностью, давал или не давал молодому государю такой совет кардинал Мазарини, но каждый может подтвердить, что любые указания Мазарини по этому поводу были излишни и что Фуке сделал все, что мог, чтобы ускорить свое падение.

Если нам удалось достаточно хорошо обрисовать характер главноуправляющего финансами, то читатель должен не хуже нас знать, сколько гордыни, тщеславия и деспотизма было в этом человеке, надеявшемся подчинить себе короля, подобно тому как он подчинял себе поэтов и женщин, с помощью власти денег.

Разнесся слух, будто Фуке, со своей стороны, был уже давно влюблен в мадемуазель де Лавальер и никогда не переставал любить ее, и что даже после того, как король стал оказывать ей внимание, он, вместо того чтобы отступиться от своих намерений, как того требовало если не почтение, то благоразумие, предлагал ей через г-жу Дюплесси-Бельер двадцать тысяч пистолей, то есть почти полмиллиона, если она согласится стать его любовницей.