Людовик XVI и Революция

И здесь мы вынуждены глубоко погрузиться в подробности личной жизни королевы, ибо, возможно, личная жизнь несчастной Марии Антуанетты еще больше, чем ее общественная жизнь, способствовала росту во Франции ненависти к королеве и в конечном счете привела ее на эшафот.

Однако начнем мы со слов, что, окруженная со всех сторон неприязнью и имевшая со стороны семьи своего мужа поддержку лишь в лице графа д'Артуа, которого нередко обвиняли в том, что он поддерживает королеву, испытывая к ней чувство куда более нежное, чем приличествует деверю, Мария Антуанетта, находясь во Франции, которая не была ее родиной, сталкивалась с клеветой на каждом шагу, подобно тому как в каких-нибудь неведомых странах обнаруживают скорпиона или гадюку под каждым кустом травы.

Мы уже говорили о ненависти теток короля к своей племяннице, о неприязни графа Прованского, графини Прованской и графини д'Артуа к своей невестке и, наконец, об ошибочном истолковании дружеских чувств графа д'Артуа к королеве. Вернемся на минуту ко всем подобным сплетням и семейной клевете, порожденным этой ненавистью и этой дружбой и оказавшим столь роковое влияние на судьбу Марии Антуанетты.

Граф Прованский, на глазах людей нашего поколения вернувшийся в Тюильри с титулом короля и под именем Людовика XVIII, был в то время девятнадцатилетним молодым человеком — толстым, низкорослым, розовощеким, бессильным, исполненным педантизма, насквозь пропитанным скрытностью и зложелательством; ревниво относящимся ко всякой красоте, завидующим всякой силе, надменным, самодовольным, черствым, хитрым, знающим все, а вернее, помнящим обо всем благодаря необычайной памяти; не вникающим ни во что, поскольку у него недоставало одновременно глубины ума и твердости души; упорствующим во зле исключительно потому, что зло было у него в крови; затворяющимся у себя в кабинете, чтобы делать вид, будто он посвящает часть дня изучению наук, а вместо изучения наук развлекающимся составлением дневника, где критически излагались события при дворе и в столице; до своей женитьбы галантным и даже обходительным с женщинами, ибо ему нужно было убедить всех в своей мужской силе; исполненным презрения к ним и грубости после своей женитьбы, которая обнаружила его бессилие; тайным врагом своего брата и открытым врагом своей невестки, с которой он не раз пытался сблизиться, заимствуя у Лемьера стихи вроде следующих и подписывая их своим именем:

КОРОЛЕВЕ, ПОСЫЛАЯ ЕЙ ВЕЕР.

В разгар неслыханной дневной жары
Дано мне счастье скрасить ваш досуг:
Зефиры к вам я пригоню как слуг;
Амуры ж сами принесут свои дары.

Именно на этих амуров, которые должны были сами составить свиту королевы, и рассчитывал граф Прованский, намереваясь опорочить ее.

Пока королева устраивала приемы в Трианоне, пока граф д'Артуа и герцог Шартрский, переодевшись, носились по балам и игорным домам Парижа в поисках рискованных приключений, граф Прованский, сидя у камина подле принцессы Марии Луизы Жозефины Савойской, своей супруги, худой, мрачной и завистливой, декламировал оды Горация, сочинял мадригалы, эпиграммы и небольшие статьи для «Французского Меркурия», отрываясь от своих переводов и сочинений для того, чтобы устроить перебранку с женой, которая никогда не могла простить Людовику XVI сказанных им слов, что он не находит ее красивой, и отвечала, когда ей говорили о г-же дю Терраж и г-же де Бальби, поочередно и с большим позерством занимавших положение официальных любовниц графа Прованского:

— Ах, Боже мой! Не будем ставить ему в упрек этих дам: это единственные излишества, которые позволяет себе мой муж.

Граф д’Артуа, в противоположность своему старшему брату, был очаровательным принцем, живым, легкомысленным, шумным, расточительным, ветреным, нескромным и вечно ставившим других в крайне неловкое положение; его отличали изящество движений и приятное лицо, хотя его нижняя губа, нависавшая над подбородком, зачастую придавала ему простоватый вид, который особенно хорошо подчеркивал остроумные высказывания, в высшей степени французские, нередко слетавшие с его уст. Он любил женщин настолько же, насколько его брат ненавидел их, и всякое другое общество, отличное от женского, было для него невыносимо. Пройдя, словно по лестнице, по всем ступеням общества, он перешел от Трианона к Опере, а от Оперы — к самым злачным местам Парижа. И потому принц д’Энен, капитан его телохранителей и одновременно управляющий домом и финансами мадемуазель Софи Арну, выполнял при нем самые разнообразные обязанности, среди которых была одна, называвшаяся как простыми людьми, так и придворными довольно грубым словом. Несмотря на все это, а может быть, и по причине всего этого, граф д’Артуа пользовался определенной популярностью, которую никак не мог завоевать и так никогда и не завоевал граф Прованский.