Людовик XVI и Революция

Жена графа д’Артуа, как и жена графа Прованского, была принцесса Савойского дома, завистливая, как и та, но ужасающе глупая и уныло развратная. Она была довольно некрасива; ее длинный нос служил поводом для забавных карикатур, не щадивших ее; даже ее собственный муж смеялся над свойственной ей легкомысленностью и отправлялся в Пале-Рояль утешаться с мадемуазель Дюте, что дало тогдашним шутникам основание говорить, будто граф д’Артуа, заимев в Версале несварение желудка от савойского пирога, приезжает отведать чайку в Париж.

После двух этих принцев шли герцог Орлеанский и герцог Шартрский.

Герцог Орлеанский, внук регента, был серьезным человеком, кровь которого несла в себе дух противоречия, присущий его семье, но никогда не выставлявшийся им наружу. Женатый вначале на Луизе Анриетте де Конти и безумно влюбленный в нее, герцог видел, как она, отыскивая себе удовольствия повсюду, предавалась всем видам распутства, характерным для самого скандального поведения; она претворила в жизнь те мечтания, какие сатира Ювенала приписывает жене Клавдия, и, подобно той, эту новоявленную Лициску не раз обвиняли в том, что в саду Пале-Рояля она просила у первых встречных незнакомцев наслаждений, которые, как античную Мессалину, могли утомить ее, но были неспособны насытить ее лоно.

В описываемое время, целиком погрузившись в радости частной жизни и предоставив г-же де Монтессон, в руки которой он отдал свое счастье, исполнять столь приятную задачу, герцог уединенно жил в своем доме в Ренеи или в своем замке Виллер-Котре, владея годовым доходом в четыре миллиона, из которых без всякой чрезмерной экономии ему удавалось откладывать пару миллионов ежегодно, хотя и покрывая при этом издержки своего сына, герцога Шартрского.

Что же касается герцога Шартрского, осмелившегося в один прекрасный день, дабы отречься от своего достоинства принца, сослаться на засвидетельствованное распутство собственной матери, то в ту пору это был молодой человек, развратное поведение которого уже получило огласку. Он вступил в свет в шестнадцатилетнем возрасте, находясь под надзором своего воспитателя, графа де Пон-Сен-Мориса, человека, наделенного заурядным умом, но честного и далеко не столь развращенного и одновременно способного развратить, каким был аббат Дюбуа. Сотоварищем по развлечениям был у него в ту пору принц де Ламбаль, здоровье которого, куда менее крепкое, чем здоровье герцога Шартрского, не могло выдержать такой жизни, наполненной низменным сладострастием, и было окончательно погублено в одном из злачных мест. В ту пору герцога Шартрского обвиняли не только в разврате, но и в умысле: по словам его врагов, он совратил, обесчестил и отравил принца де Ламбаля, чтобы все колоссальное богатство семьи Пентьевр досталось одной лишь мадемуазель де Пентьевр, на которой он намеревался жениться, и чтобы унаследовать в будущем право занять должность великого адмирала, которой владел герцог де Пентьевр. Когда в свою очередь была убита несчастная принцесса де Ламбаль, подобные обвинения в его адрес возобновились, сделавшись еще более жестокими. Однако мы, придерживаясь правила истолковывать лишь обвинения, основывающиеся на доказательствах, выступаем здесь против двух этих оскорблений, относящихся к числу тех, какие, к чести для человеческого рода, историк обязан трактовать как измышления.

Впрочем, об этом несчастном принце, поплатившемся за свои прегрешения так, как другие расплачиваются за преступления, можно сказать немало. И об этих его прегрешениях мы сейчас расскажем.

Герцог Шартрский был развратником по образцу регента; как и его прадед, превративший Пале-Рояль в средоточие распутства, герцог Шартрский превратил Монсо в место самых безумных оргий. Те, кто желает получить некоторое представление об этих кутежах, могут прочитать памфлет г-на де В***, который был опубликован в 1784 году и из которого мы приведем всего лишь несколько строк. Господин де В*** был не только очевидцем, но и действующим лицом, так что его свидетельство нельзя ставить под сомнение.

«Как-то раз, — говорит он, — я присутствовал на одной из вечеринок, устроенных герцогом Шартрским; все мы, равно как и наш предводитель, были совершенно голые, что не помешало нам воздать должное ужину. Когда он закончился, принц подал знак, что каждый может предаться удовольствиям на свой лад. В одно мгновение все табуреты, стулья, кресла, диваны и оттоманки были заняты, и монсеньор, прохаживаясь взад и вперед, скорбно вздыхал по поводу слабости бедной человеческой натуры!»