«Академики двинулись навстречу г-ну де Вольтеру, чтобы оказать ему достойный прием. Его препроводили к креслу руководителя, которое это должностное лицо и вся Академия попросили его занять. Над этим креслом был помещен портрет г-на де Вольтера. Собрание начало свою работу с того, что без жеребьевки, требовавшейся по обычаю, единодушно назначило г-на де Вольтера своим руководителем на апрельский триместр. Старик пребывал в хорошем настроении и намеревался в свое удовольствие поговорить, однако ему было сказано, что все чересчур озабочены состоянием его здоровья, чтобы слушать его речи, и хотят принудить его к молчанию. И действительно, г-н д'Аламбер употребил время заседания на чтение "Похвального слова Депрео", которое он уже оглашал в ходе одной из публичных церемоний и куда он включил теперь лестные для присутствующего философа слова.
Затем г-н де Вольтер пожелал подняться к секретарю Академии, квартира которого находится над залом заседаний. Какое-то время он оставался у него, а потом отправился в Комеди-Франсез. Весь двор, при всей его обширности, был битком набит людьми, ожидавшими приезда г-на де Вольтера. Как только вдалеке показалась его карета, единственная в своем роде, все принялись кричать: "Вот он!" Трубочисты, торговки яблоками и весь тамошний сброд бросились туда, и послышались приветственные возгласы "Да здравствует Вольтер!", которым не было конца. Маркиз де Виляет, приехавший заранее, подошел встретить г-на де Вольтера при выходе из кареты, в которой тот находился вместе с прокурором Глозом. Они оба подали ему руку и с трудом вытащили его из окружавшей толпы. У входа в театр его окружила более утонченная публика, охваченная подлинным восторгом перед гением; особенное исступление проявляли женщины, которые бросались навстречу ему и останавливали его, чтобы получше разглядеть. Все спешили дотронуться до его одежды, а некоторые вырывали волоски из его шубы. Герцог Шартрский, не решаясь подойти ближе и оставаясь в отдалении, выказывал не меньшее любопытство, чем все прочие.
Герою, а вернее, божеству этого дня предстояло занять место в камергерской ложе, напротив ложи графа д'Артуа; г-жа Дени и г-жа де Виляет уже разместились там, и партер пребывал в радостном волнении, ожидая появления поэта. Зрители не унимались до тех пор, пока он не расположился в первом ряду подле этих дам. Тотчас же раздался крик "Венок!", и к г-ну де Вольтеру приблизился актер Бризар, чтобы возложить ему на голову лавровый венок. "О Боже! Неужто вы хотите убить меня?!" — воскликнул г-н де Вольтер, плача от радости и отказываясь от этой чести. Он взял этот венок в руки и подал его Прекрасной и Добрейшей. Она стала возражать, но тут принц де Бово схватил венок и снова возложил его на голову французскому Софоклу, который на этот раз уже не мог оказать сопротивления.
Затем играли пьесу, которой рукоплескали больше, чем обычно, но все же не так, как это требовалось для того, чтобы соответствовать этому триумфу. Тем временем актеры задавались вопросом, как им действовать дальше; пока они совещались, трагедия закончилась, занавес упал, а когда он снова поднялся, шум в партере достиг крайних пределов: все увидели зрелище, подобное тому, какое было устроено в дни чествования Мольера по случаю столетней годовщины его смерти.
Бюст г-на де Вольтера, незадолго до этого установленный в фойе Комеди-Франсез, перенесли на сцену и установили на пьедестал. Все актеры обступили его полукругом, держа в руках пальмовые ветви и гирлянды.
Лавровый венок уже был возложен на бюст; звуки фанфар, барабанов и труб возвестили о начале церемонии, и на сцене появилась г-жа Вестрис, держа в руке листок бумаги, на котором, как все скоро поняли, были написаны стихи, только что сочиненные маркизом де Сен-Марком; она прочитала их с напыщенностью, соразмерной с причудливостью этого зрелища; вот они:
В сей день восторга, о великий человек,Тебе дань уваженья современники несут,И подтверждать его из века в векПотомков будет строгий суд.Нет, ты не должен ждать, ступив на Леты брег,Тот час, когда тебя бессмертным назовут!Вольтер, венок прими:Его ты заслужил сполна.Повсюду слава о тебе гремит,Но в матери ей Франция дана!Зрители стали кричать "Бис!”, и актриса прочитала стихи во второй раз. Затем все, кто вышел на сцену, возложили принесенные ими гирлянды на бюст. В порыве исступленной восторженности мадемуазель Фанье поцеловала его, и все остальные актеры последовали ее примеру.
По окончании этой чрезвычайно долгой церемонии, сопровождавшейся беспрерывными приветственными возгласами, занавес снова опустился, а когда его опять подняли, чтобы играть "Нанину”, комедию г-на де Вольтера, зрители увидели его бюст стоящим в правой части сцены, где он и оставался на протяжении всего представления.
Граф д'Артуа не решился чересчур открыто показываться в театре, но, когда его известили, следуя отданному им приказу, в какое время г-н де Вольтер будет в Комеди-Франсез, он отправился туда инкогнито, и многие полагают, что в определенный момент, когда под предлогом нужды старик покинул ложу и кое-куда шел, он имел честь увидеть Его Королевское Высочество вблизи и поклониться ему.
По окончании "Нанины" в зале опять поднялся одобрительный гул и началось новое испытание для скромности философа; он уже сел в карету, но его не хотели отпускать: все бросались к лошадям, целовали их, и было слышно, как молодые поэты кричали, что надо распрячь лошадей и впрячься вместо них, чтобы проводить обратно современного Аполлона. К сожалению, не нашлось достаточного количества добровольцев, и в конечном счете г-н де Вольтер обрел возможность уехать, но все под те же восторженные крики, которые он мог слышать еще и с Королевского моста и даже из своего особняка.
Таков был апофеоз г-на де Вольтера, апофеоз, образчик которого за несколько лет до этого устроила у себя дома мадемуазель Клерон, но сделавшийся исступлением еще более неистовым и всеобщим.
Вернувшись к себе, г-н де Вольтер снова расплакался и стыдливо заверил всех, что если бы он предвидел все то безумие, какое творилось в театре, то ни за что не пошел бы туда.
На другой день к нему потянулась целая вереница посетителей, приходивших один за другим, чтобы по отдельности повторить ему похвалы и добрые слова, хор которых он выслушал в свой адрес накануне. Он не мог сопротивляться такому рвению, доброжелательству и всем этим многочисленным восхвалениям и тотчас же принял решение купить дом, чтобы обосноваться в Париже».
