– Что это значит? – спрашивает Финн, стоя со мной плечом к плечу.
Он не бросит меня даже сейчас, когда он, должно быть, полностью уверен в том, что я такая же сумасшедшая, как и он сам.
«Мы должны поддерживать баланс друг друга», – вот что он сказал мне вчера, когда я поведала ему о том, что произошло в комнате Сабины и в мавзолее.
Я смотрю на него.
– Не знаю, что все это значит, но эта фраза постоянно звучит у меня в голове, снова и снова.
Финн бросает на меня встревоженный взгляд, он напуган, а его бледная рука крепко сжимает мою.
– Плохо все это, Калла, – произносит он, но на самом деле ему вовсе не обязательно говорить мне об этом, потому что я и сама все прекрасно понимаю.
Конечно же, я все понимаю.
Я ступаю в мшистые заросли леса, погружаясь в холодные тени папоротников, и не знаю почему, но ясно чувствую, что должна быть здесь.
– Не ходи туда, – предупреждает меня Финн, призывая вернуться назад: на этот раз он не пойдет за мной, – мне там не нравится.
– Мне тоже, – отвечаю я, продолжая шагать в лесную глушь, потому что меня тянет туда, словно тросом или невидимой пуповиной.
Финн остается на месте, его лицо выражает крайнее беспокойство, но он не может пойти за мной, и я вовсе не осуждаю его за это. Лес наполняет меня каким-то гнетущим ощущением, здесь все мрачное, пугающее.
Здесь что-то есть.
Оно спрятано здесь специально для меня.
Впереди я вижу тень, она покачивается и скользит.
Я следую за ней, не в силах устоять на месте. Она ныряет за деревья и выплывает обратно, и я делаю точно так же.
И затем, наконец, наконец…
Она исчезает, и я снова одна.
Я чувствую неподвижность леса, я буквально ощущаю ее вкус. Я в полном, абсолютном одиночестве.
Я озираюсь по сторонам, поворачиваюсь вокруг своей оси и внезапно обнаруживаю, что со всех сторон от меня находятся обугленные куски древесины, выстроенные строго по окружности: я стою посреди огромного кострища.
Я замечаю что-то среди горсти пепла: нечто коричневое, покрытое дубленой кожей и, судя по виду, очень старое.
Я наклоняюсь, чтобы дотронуться до этого предмета, но обжигаю пальцы.
Угли все еще горячие.
Я снова встаю на ноги и подталкиваю книжицу найденной на земле палкой, высвобождая ее из кучи золы, туда, где ее не сможет тронуть жар угасающего огня.
Дневник распахивается листами кверху, и самая первая его страница смотрит прямо на меня, я узнаю неровный почерк своего брата.
Дневник Финна Прайса.
Я хмурю брови, сводя их к самому центру лба, и делаю глубокий вдох: зачем Финну было приходить сюда?
Я жду, пока промозглый ветер охладит страницы, и, несмотря на то что многие из них обожжены и безвозвратно испорчены огнем, некоторые все еще могут мне о чем-то рассказать.
Мое дыхание становится тревожным и тяжелым. Я не могу, не могу, не могу.
Потому что то же самое говорила мне Сабина: слово в слово, в разное время и в разных местах.
Зачем она рассказывала то же самое моему брату?
Что все это значит?
Страницы совсем истончились, и их уголки рассыпаются прямо в моих пальцах, потемневшие, съеденные огнем, но я все еще могу разобрать большую часть написанного.
Со страниц на меня смотрят схематично нарисованные фигуры и символы, некоторые лица грубо перечеркнуты, и я не помню, чтобы его дневник был наполнен настолько нездоровыми и жуткими записями, когда я случайно прочитала его тогда, давно. Если бы я увидела такое, то отдала бы его прямо в руки нашим родителям, потому что это, это, это какое-то безумие.
Я смотрю на одну из картинок: на ней изображены два мальчика и девочка. Один мальчик полностью перечеркнут жирными штрихами, но я все еще могу различить его глаза – его черные, как ночь, глаза. Я знаю, что этот мальчик – Дэр. Финн перечеркнул Дэра.