Лютая охота

– Нет, – сказал Рафаэль, – это было простое везение. Генерал – мой крестный отец. Это он настоял, чтобы я внедрился в ряды полиции Тулузы, как когда-то, задолго до меня, поступил мой отец. И, как я уже говорил, в школе полиции я услышал разговоры о вас, майор. А потом, по чистой случайности, нам поручили это расследование, и я понял, кто за всем этим стоит, когда генерал со мной связался. Все это я сделал ради него… Потому что сегодня нам нужен именно такой человек. Потому что у нас больше нет правосудия, и необходимо, чтобы кто-то взялся за это дело. Потому что нельзя больше позволять мерзавцам без конца побеждать, насаждая хаос и тревогу… Но я возражал против этой истории с шантажом и самоубийством, майор…

Голос его затих. А Сервас вглядывался в лицо своего следователя и не был уверен, что он действительно говорит с Рафаэлем Кацем.

– Судья наверняка учтет, что под конец он пошел на попятный, – заметил Венсан, пожав плечами. – Но это не отменяет всего, что тому предшествовало…

– Ладно, пора заканчивать с этим безобразием! – резко сказала Самира гротескному хороводу. Снимайте маски! Все! Дайте полюбоваться на ощипанный задний двор!

Одно за другим из-под масок показались растерянные, взволнованные, искаженные бледные лица. Лица побежденных. Сервас вспомнил маленькую лекцию об омарах, которую Рафаэль прочел им в первый день своего появления в кабинете: «Что же до омаров, то химические процессы в мозгу омара-победителя существенно отличаются от тех, что происходят в мозгу омара побежденного. И у людей то же самое…»

Похоже, что Рафаэль Кац на этот раз оказался прав…

Один из членов RAID сдернул последнюю маску. Вот тогда-то и Эсперандье, и Самира, и Мартен застыли на месте.

62

Генерал замер и прислушался. Взрыв. Похоже на грохот петарды на празднике 14 июля. Ночь содрогнулась и качнулась. Рвануло где-то возле пристроек. Он знал, что это такое: шумовая граната. Значит, они приступили к действию. У него оставалось мало времени: через несколько секунд они ворвутся в замок.

Но одно дело – окружить пристройку, и совсем другое – сориентироваться в лабиринте замка.

Он не ошибся, почуяв слишком крепкий запах туалетной воды. Никто из его людей такой водой не пользовался. Ведь он же был хищником и развил до небывалой остроты все свои пять чувств за долгую карьеру на полях сражений: в конголезских лесах и в горах Афганистана, на улицах Бейрута и в кромешной тьме ночей Берега Слоновой Кости.

– Надо уходить, – сказал Кьевер.

Его верный Кьевер…

Он в последний раз оглядел комнату. Коллекцию глобусов, старинные книги, корешки которых поблескивали в свете ламп. Плутарх соседствовал с Гомером, Шатобриан с Монтерланом, Кессель с Малапарте, Грамши с Вебером. Взгляд его скользнул по нижней полке книжного шкафа. Он бережно провел рукой по дереву и нажал на полку под старинным изданием «Техники государственного переворота»[70]. Тотчас же зажегся и погас зеленый огонек не больше булавочной головки, и раздался щелчок. Тибо Доннадье де Риб отодвинул стенку шкафа, и показались ведущие вниз ступени. Лестница была слабо освещена. Он стал спускаться, за ним шел Кьевер, который закрыл и запер потайной выход.

– Им понадобится много времени, чтобы найти этот выход, генерал.

Генерал, сощурившись, оглядел лестницу до самого низа и туннель, идущий под садом.

– Они наверняка перекрыли все дороги, сказал он. Нам остался единственный путь к отступлению: по холмам. Верхом…

Он провел рукой по бедру, нащупав «кинжал Легиона», который в действительности был штыком от винтовки US 17, переделанным в кинжал, с которым он не расставался с восьмидесятых годов. На нем были боевая камуфляжная форма и походные ботинки, а на поясе висел старый добрый «глок 17».

Генерал посмотрел на часы: 0:12. Его шаги гулко отдавались в сыром туннеле. Чтобы за ним поспевать, Кьеверу приходилось почти бежать. Он смотрел на высокую фигуру, идущую впереди, и думал о том, что этот человек принадлежал к другой эпохе, к другой породе. Как же он им восхищался… Вдоль коридора вокруг зарешеченных ламп светились туманные ореолы. С потолка падали капли.