Лиза из Ламбета. Карусель

— Да, — в отчаянии ответила она. — Я больше не хочу бороться. Будь что будет. Пусть все решает судьба. Я не покину его, пока он не выбросит меня, как надоевшую игрушку.

— А как же ваш муж?

— Пол? Пол стоит десяти других. Я и не осознавала, насколько он добр, пока не почувствовала себя такой несчастной.

— Вам хоть чуть-чуть стыдно, что вы так плохо с ним поступаете?

— Я не сплю по ночам из-за того, что думаю об этом. Любой его подарок, любое проявление доброты вызывает во мне мучительный стыд. Но я ничего не могу с этим поделать.

Мисс Ли задумалась.

— Я только что говорила с леди Визард, — произнесла она через минуту. — Полагаю, в Лондоне не найдется человека, которого набожная особа с большей охотой предала бы вечному огню, и все же сама она считает себя достойной женщиной. Я также уверена, что наш общий друг Реджи совершенно не переживает из-за своих поступков. Это заставляет меня предположить, что во всем мире безнравственны только те, у кого есть совесть.

— И вы думаете, у меня есть совесть? — с горечью спросила миссис Кастиллион.

— Очевидно. Я не замечала ее проявлений, пока мы не встретились в Рочестере. Но я полагаю, она всегда существовала в рудиментарном состоянии и ряд событий привел к ее развитию. Смотрите, чтобы она не одержала над вами верх. Я вижу большую опасность, когда смотрю вам в глаза.

— Что вы имеете в виду?

Лицо миссис Кастиллион, несмотря на румяна, было осунувшимся и бледным. Мисс Ли окинула ее проницательным взглядом.

— Вы никогда не думали о том, чтобы признаться во всем супругу?

— О, мисс Ли, мисс Ли, как вы догадались? — В безудержном волнении она потеряла самообладание и в муках заломила руки.

— Осторожнее. Помните: вас все видят.

— Я забыла. — Сделав над собой усилие, она непринужденно улыбнулась. — Это гложет меня день и ночь. Порой, когда Пол особенно нежен со мной, я с трудом удерживаюсь от соблазна. Знаю: однажды я не смогу удержать язык за зубами и расскажу ему все.

За последние шесть месяцев миссис Кастиллион с горечью осознала, что ее красота увядает, и теперь прибегала к более экстравагантным уловкам: цвет волос еще больше отдалился от естественного, она подводила карандашом брови и наносила слишком много краски на щеки. Ее поведение стало еще беспокойнее, так что общаться с ней было довольно неприятно. Она говорила больше обычного и громче, а смеялась визгливее и чаще. А хорошее настроение, которое раньше было обусловлено безразличным отношением к миру в целом, теперь изображалось намеренно — так она пыталась скрыть, возможно даже от самой себя, подавленное состояние души.

Ее жизнь всегда протекала спокойно. Она могла похвастаться богатством, позволявшим удовлетворить любую причуду, восхищением, дававшим ощущение власти, положением в обществе. Но теперь вдруг обнаружила, что ее со всех сторон подстерегают трудности. Обжигающая страсть словно сбила ее с ног, а пробуждение принесло горькое разочарование, когда она поняла, что настала ее очередь страдать. Она не питала иллюзий насчет Реджи. Он был безмерно эгоистичен, равнодушен к ее боли, и она давно обнаружила, что слезы не имеют на него никакого действия. Он постоянно поступал по-своему, а когда она сопротивлялась, говорил ей правду самым жестоким образом: «Если я вам не нравлюсь, катитесь к черту. Вы не единственная женщина на свете».

Но в целом он был весьма добродушен: это было его лучшее качество, и она имела на него некое влияние в том, что касалось его неимоверной любви к удовольствиям. Она всегда могла избежать проявления недовольства с его стороны, сводив его в театр. Он старался вращаться в свете, и приглашение в какой-либо аристократический дом делало его нежным на целую неделю. Но Реджи никогда не разрешал ей диктовать условия, и ее периодические вспышки ревности воспринимались с безразличным цинизмом, который едва не доводил ее до безумия. Кроме того, миссис Кастиллион боялась его, понимая, что ради спасения собственной шкуры он без колебаний предаст ее. И все же, несмотря ни на что, она любила Реджи так страстно, что это повлияло на ее характер. Миссис Кастиллион, прежде не пытавшаяся сдерживаться, теперь тщательно избегала того, что могло обидеть беспутного юношу. Она вела себя любезно, чтобы он вновь не бросил ей в лицо жестокие слова о ее возрасте. В горьких страданиях она научилась кротости и самообладанию, которых никогда не знала до сих пор. В прочих жизненных делах она проявляла непривычное милосердие и — что было особенно заметно — вела себя менее дерзко с супругом. Его несомненная преданность даровала исключительное успокоение, и она знала, что в его глазах выглядит не менее восхитительно, чем когда он только полюбил ее.

Глава 3