Логово горностаев. Принудительное поселение

Она купила женский журнал и поставила машину под деревом на бульваре Мадзини. Вивиана ничего не знала об этом свидании. И не только потому, что оно было непредвиденным: она просто не могла бы этого ожидать. Ведь еще не так давно Рената целый вечер, упрямо качая головой, опровергала все доводы Вивианы и клялась ей, что никогда, ни в коем случае она не допустит того, чтобы эти сумасшедшие телефонные разговоры перешли во что-то более серьезное. «Тем хуже для тебя», — вдруг взорвалась так редко выходившая из себя Вивиана.

Наконец, как раз накануне вечером, Ренате удалось поймать Вивиану, которая после того разговора несколько недель под разными предлогами все уклонялась от встречи — ей даже начало казаться, что та просто не хочет ее видеть. Но почти сразу же Рената сама пожалела об этом. А чего, собственно говоря, она могла ожидать? Она любила Вивиану, уважала, но эти разговоры продолжали слишком глубоко волновать ее и даже вызывали чувство досады, которое становилось все труднее скрывать. Она понимала, что Вивиана считает ее поведение совершенным безумием, относится к ней как к вздорной девчонке, а в том, что касается морали, бравирует своим цинизмом, впрочем, возможно, не только показным. Но все равно, она ожидала от подруги большего сочувствия. «Не будем, моя дорогая, играть в прятки, — вдруг решительно прервала ее Вивиана. — Если ты не послала его к черту с первых же слов, значит, у тебя есть на то какая-то причина… Нет, постой, не кудахтай раньше времени. Видишь ли, беда вот в чем: ты придумываешь слишком много объяснений, пытаешься оправдать каждый свой шаг. Тебе не хочется прогнать его, как он того заслуживает, и ты не уверена, любишь ли его еще? Так проверь это. И, знаешь ли, ничего особенного не случится».

Без двадцати двенадцать. Попытаться проверить? А что потом? Вивиана, казалось, не придает этому никакого значения.

«Все устроится само собой. Ударь ногой по мячу и ни о чем не думай: мяч сам или укатится куда-нибудь далеко, или вернется назад — все зависит от того, катиться ему в гору или под горку».

Подобными примерами под стать футболисту или землемеру Вивиана пользовалась довольно часто, и они просто поражали в устах столь женственного существа. Они обменялись улыбкой, и Вивиана на прощание похлопала ее по щеке, проговорив:

— Ты, наверно, ожидаешь, что я воскликну — бедный Андреа! Правда, ты ведь ждешь этих слов? А я вместо этого скажу — бедная Рената!

Ей не терпелось поскорее его увидеть, но нетерпение вдруг куда-то исчезло. Последние несколько шагов она преодолела, не чувствуя под собой ног, словно ее вез эскалатор. Она заметила его раньше, чем он ее, и смогла какое-то мгновение тайком понаблюдать за ним. Потом окликнула:

— Джино!

Он потолстел. Правда, не очень, но все же полнота, усы и галстук придали ему наконец солидный вид. Быть может, даже чересчур. И что это у него за хмурое выражение лица — ведь он был всегда такой веселый.

— Привет, Джино.

— Привет.

В том, как он с ней поздоровался, она почувствовала неожиданную искренность и теплоту. Потом увидела цветы.

— Извини, я тут принес тебе цветочки, — услышала Рената; он пробормотал это, протягивая ей цветы, осторожно, словно пробирку с бациллами. — Я не знал, что… не знал… — Он замолчал и улыбнулся. Хмурое выражение сошло с его лица, и он стал снова таким, как прежде. Непривычными были только усы, однако они, изгибаясь, тоже участвовали в улыбке, которая расплывалась все шире. — Что это с тобой, Рената? Ты плачешь?

21

Кто бы мог подумать, размышлял Джиджи Якопетти без тени улыбки. Ведь когда он расскажет, что на сей раз прокурор в самом деле заболел, ему все равно никто не поверит. Совсем как в известной басне. Когда в первый раз шеф завопил: «Ах, моя печень! Моя печень!» — и схватился за живот, все, исполненные жалости и почтения, бросились к его ложу. Всерьез восприняли разговоры старика о том, что ему пора на покой, и даже начали гадать, кто же займет его кресло. Но за печенью последовали сердце, почки, кровообращение, а затем одна за другой и другие болезни. Теперь уже мало кто мчался проведать прокурора. Никто ему больше не верил.

Хотя прокурор вряд ли когда-нибудь читал Мольера, ему, несмотря на отменное здоровье, прекрасно удавалось прикидываться больным. В сущности, время от времени главный прокурор Рима полностью выбывал из строя, словно и вообще не было такой должности. И хотя это не слишком сказывалось на работе благодаря общепризнанной отлаженности служебного механизма, все же не проходило бесследно и доставляло немало хлопот — и не только в форме участливых звонков и визитов вежливости.