Потом рядом с числом смерти Ю. Визбора и написанными о нем строками появилась вторая запись, а потом пошло… Я тогда не писал каждый день, и когда начиналась моя «художественная» деятельность, когда у меня шли роман, повесть, рассказ, даже статья — дневник отодвигался. Эти роман, повесть, эссе вбирали в себя жизнь сегодняшнего дня. А потом опять выходила на авансцену конторская книга. Очень медленно эта книга росла. С мартирологом у меня не получилось. Сначала я еще что‐то записывал, а потом испугался остаться возле одних только могил. Но тем не менее иногда я что‐то в большой бухгалтерской книге царапал. Записи были нестабильными — или несколько дней подряд, или спорадически, раз в неделю, два раза в месяц. Описывая события, я не старался фиксировать время в надежде, что, в конце концов, есть газеты, они все сохранят. Просто писателю полагалось иметь дневник. Писал я от руки, потом начал вклеивать в текст билеты в театр, потом стал вносить туда цитаты из полюбившихся мне статей, вернее, из статей, которые меня обожгли. Тогда обо мне много писала литературная пресса, в дневнике стали появляться цитаты, я доспоривал с оппонентами, старался писать всё это покороче и пояснее. Работа у меня тогда не была такой интенсивной, я практически был на свободных хлебах и много занимался — опять стыдясь, повторяю — «художественной» формой.
Для чего я писал дневник? Конечно, было некоторое желание, чтобы вода в ведре не высохла. Я замечал также, что в дневнике часто формулировались мысли, которые потом развивались в том, что я делал в прозе. Иногда в дневник я вставлял наклёвушки сюжетов. Я вообще считаю, что писатель должен все первично формулировать с карандашом в руках. Поэтому на всех выступлениях и на всех встречах я бываю с записной книжкой.
Дневник для писателя — это еще и некое упражнение, к которому он прибегает, когда возникает пауза в его основной работе. И вообще, смешно говорить в отношении писателя — писать или не писать. Всегда надо действовать — с пером ли, или с иным орудием труда. А потом, как я уже где‐то отмечал, у писателя, как и у любого человека, довольно много обид. Писателю ведь не всегда надо отбиваться, как представляют себе люди других профессий. Иногда дискуссии на свободную тему так далеко заходят, так сильно перетряхивают наше собственное сознание, что ни на какое творчество уже не остается ни времени, ни сил. И дневник позволяет часто ставить собственные точки в спорах — если хотите, брать реванш, конструировать собственные ответы и слышать собственные неудачи. Дневник позволяет также и не завираться — как мы подчас завираемся в обычной жизни и в традиционных спорах. Дневник — это параллельный монолог с жизнью и о жизни. И, как обычно бывает, дневник — некоторая надежда оставить за собой последнее слово.
Когда писание дневника стало моей нравственной потребностью? В то время, когда в мои простенькие записи вторглась политика, потом работа, служба в институте? Или когда вдруг дневник стал чуть ли не моим основным жанром?.. (
5 сентября 2011 г.
Дорогой Семен Ефимович! Дежурное — как дела, как здоровье, как работа?
Теперь удивительное. Которое подтверждает, что в жизни ничего случайного не бывает.
Итак, ко мне из Берлина на 10 дней приехала двоюродная сестра моей покойной жены Елена. Она уже довольно давно эмигрировала в Германию. Фамилия у нее вполне русская, но ее отцом был человек вполне еврейской национальности. Я его знал, впрочем, не так — видел один раз, собственно, совсем молодым человеком и еще в давние времена он произвел на меня очень сильное впечатление трезвостью своего мышления. Сама Лена доктор медицинских наук, вполне состоявшийся человек, она еще в советское время могла бы сделать очень серьезную карьеру. Но это все присказки.
Я дал ей прочесть Вашу, Семен Ефимович, главу о Парине. И представьте себе, в их семье часто шли разговоры об этом человеке. Отец Лены, кажется, был учеником академика[128]
. Вот такие дела. Не перечитываю.Успехов и здоровья.
С. Н.
6 сентября 2011 г.
Дорогой Сергей Николаевич!