Локон Медузы

Я не упал в обморок — хотя никто из читателей, вероятно, не сможет даже представить себе, каких усилий мне это стоило. Правда, я вскрикнул, но тут же замолчал, заметив выражение испуга на лице старика. Как я и ожидал, холст выцвел, заплесневел и покоробился от сырости и неухоженности, но все же мне удалось различить ужасные проявления потустороннего космического зла, таившиеся в отвратительном содержании и извращенной геометрии открывшейся моему взору безымянной сцены.

Там было все, о чем говорил старик: и сводчатый ад с колоннами, и смесь Черной мессы с шабашем. Что еще могло появиться, если бы картина была полностью завершена, было выше моего разумения. Разложение лишь усилило ее мерзкую символику и болезненные откровения, так как больше всего пострадали от времени именно те части картины, которые в природе — или в этом внекосмическом мире, что гнусно пародировал природу — были подвержены гниению и распаду.

Но вершиной ужаса, конечно же, была Марселина. Когда я увидел ее расплывшееся, выцветшее тело, у меня возникло странное ощущение неких таинственных, непостижимых разумом смертного уз, связывавших фигуру на полотне с ужасными останками, покоящимися в подвале. Может быть, известь сохранила труп вместо того, чтобы уничтожить его? Но даже если и так, то могла ли она сохранить эти злобные черные глаза, с издевкой вперившиеся в меня из глубин этой нарисованной преисподней?

Было в этом существе и еще кое-что, чего я не мог не заметить — то, что де Русси не сумел выразить словами, но что, возможно, имело непосредственное отношение к желанию Дэниса убить всех своих родственников, а также тех, кто когда-либо жил с ней под одной крышей. Знал ли об этом Марш или же его гений изобразил это бессознательно, я не мог сказать. Во всяком случае ни Дэнис, ни его отец ничего такого не замечали до тех пор, пока не увидели картину.

Более всего омерзительны были струящиеся черные волосы — они почти полностью покрывали гниющее на холсте тело, но сами нисколько не были повреждены временем. Все, что я слышал о них, в тот момент подтвердилось вполне. Ничего человеческого не было в этом скользком, волнистом, полумаслянистом-полувьющемся темном потоке. Некая нечестивая жизнь давала о себе знать в каждом неестественном завитке и изгибе, а бесчисленные змееподобные головы на обращенных наружу концах были намечены слишком четко, чтобы их можно было посчитать случайностью или игрой воображения.

Богомерзкое создание притягивало меня к себе, как магнит. Я был беспомощен и более не сомневался в истинности мифа о взгляде горгоны, обращавшем все живое в камень. Потом мне показалось, будто в картине что-то переменилось. Черты лица женщины заметно изменились — гниющий подбородок опустился, и толстые безобразные губы обнажили ряд заостренных желтых клыков. Зрачки жестоких глаз расширились, а сами глаза, казалось, готовы были вылезти из орбит. А волосы, эти проклятые волосы, начали явственным образом шевелиться и шуршать, и змеиные головы на их кончиках повернулись к де Русси и принялись угрожающе раскачиваться, словно готовясь напасть!

Разум окончательно покинул меня, и вряд ли соображая, что делаю, я выхватил свой автоматический пистолет и всадил в жуткое полотно двенадцать стальных пуль. Холст тут же рассыпался на куски и вместе с рассохшимся мольбертом с грохотом повалился на пыльный пол. Но не успел рассеяться этот кошмар, передо мной тут же предстал другой, на этот раз в облике самого де Русси — его безумные вопли были почти столь же ужасны, как рассыпавшаяся в прах картина.

— Боже мой, что вы наделали!

С этими словами сумасшедший старик схватил меня за руку и потянул прочь из комнаты, а затем вниз по шаткой лестнице. Посреди всей этой суматохи он уронил свечу, но, к счастью, уже близилось утро, и слабый серый свет просачивался сквозь запыленные окна. Я постоянно оступался, но мой провожатый ни разу и ни на секунду не замедлил шага.

— Спасайтесь! — выкрикивал он. — Бегите отсюда изо всех сил! Вы сами не знаете, что натворили! Я не все рассказал вам! Я был ее слугой — картина говорила со мной и приказывала мне. Я должен был охранять ее и заботиться о ней, но теперь всему конец! Она и ее волосы поднимутся из могилы, и только Бог знает, что у них будет на уме!

Пошевеливайтесь, приятель! Ради Бога, выбирайтесь отсюда пока есть время. У вас машина — надеюсь, вы возьмете меня с собой в Кейп-Жирардо. Она доберется до меня где угодно, но пусть сначала побегает как следует. Прочь отсюда — быстро!