Локон Медузы

— До сих пор не могу понять, почему я в тот же миг не сошел с ума. Передо мной лежало тело моего мальчика — единственного существа, которым я дорожил на этом свете, а в десяти футах от него, перед занавешенным мольбертом, распростерлось тело его лучшего друга, обвитое кольцами безымянного ужаса. Внизу валялся оскальпированный труп этого чудовища в облике женщины, о которой я теперь готов был поверить чему угодно. Я был слишком потрясен, чтобы размышлять над правдоподобностью всей этой истории о волосах, а если бы у меня и оставались какие-либо сомнения, то заунывных причитаний, доносившихся из хижины тетушки Софи, с лихвой хватило бы, чтобы рассеять их без следа.

Будь я благоразумнее, я поступил бы так, как велел бедный Дэнис — сжег бы картину и волосы, обвивавшие тело Марша, немедленно и не любопытствуя, но я был слишком потрясен, чтобы проявлять благоразумие. Кажется, я долго бормотал какие-то глупости над трупом сына, а потом вдруг вспомнил, что ночь проходит, а к утру должны были вернуться слуги. Ясно, что объяснить происшествие будет очень сложно, и я понял, что мне нужно как можно скорее скрыть все следы и придумать какую-нибудь более или менее правдоподобную историю.

Жгут обвившихся вокруг Марша волос был чудовищен. Когда я, сняв со стены саблю, дотронулся до него, мне показалось, что он еще крепче прильнул к мертвецу. Я не осмелился взяться за него руками, и чем дольше смотрел, тем более ужасным он мне казался. Одна вещь — не буду говорить, что именно, заставила меня содрогнуться. Теперь мне до некоторой степени было понятно, почему Марселина постоянно умащивала волосы всевозможными диковинными маслами.

Наконец я решил похоронить все три тела в подвале, засыпав их негашеной известью, которая, как я знал, имелась у нас в амбаре. Да, это была поистине адская ночь! Я выкопал могилу моему мальчику, подальше от двух других: я не хотел, чтобы он лежал поблизости от тела этой женщины или ее волос. Я ужасно жалел о том, что не мог сорвать их с тела Марша. Перетаскивать всех троих вниз было страшно тяжело. Женщину и облепленного волосами беднягу Марша я завернул в одеяла. Потом мне пришлось притащить из амбара две тяжеленные бочки извести. Должно быть, сам Господь дал мне силы для этой жуткой работы, ибо вскоре я уже засыпал землей все три могилы.

Часть извести я развел для побелки, а затем взял стремянку и привел в порядок потолок в том месте, куда просочилась кровь. Я сжег почти все мелкие вещи из комнаты Марселины, а потом отчистил от крови стены, пол и мебель. Я также вымыл студию в мансарде и стер следы, ведущие туда. И все это время я слышал доносящиеся издалека вопли старой Софи. Должно быть, сам дьявол вселился в нее, раз ее голос был слышен на таком расстоянии и звучал так долго. Однако негры на плантации в ту ночь спали спокойным сном и не проявляли к ним никакого любопытства, ибо ей и до того случалось вопить до самого утра. Я запер дверь в студию, а ключ унес к себе. Потом сжег в камине свою перепачканную кровью одежду. К рассвету дом приобрел вполне приличный вид, и посторонний взгляд не смог бы заметить в нем ничего необычного. В тот момент я не осмелился прикоснуться к занавешенному мольберту, но собирался заняться им попозже.

На следующий день вернулись слуги, и я сказал им, что вся молодежь уехала в Сент-Луис. На плантациях, казалось, никто ничего не видел и не слышал, а вопли старой Софонизбы с рассветом утихли. С тех пор она молчала, как сфинкс, и ни словом не обмолвилась о том, что было у нее на уме в ту роковую ночь.

Позднее я известил всех, кого только мог, что Дэнис, Марш и Марселина вернулись в Париж. Одна надежная контора начала пересылать мне оттуда письма — письма, которые я писал своей рукой, подделывая почерк всех троих. Потребовалось много хитрости и изворотливости, чтобы объяснить причину неожиданного отъезда трех молодых людей знакомым, и я подозреваю, что люди втайне догадывались о том, что я от них что-то скрываю. Во время войны я получил поддельные извещения о гибели Дэниса и Марша, а немного позднее объявил, что Марселина ушла в монастырь. К счастью, Марш был сиротой, а его эксцентричный образ жизни отдалил его от и без того очень дальних родственников в Луизиане. Наверное, для меня было бы гораздо лучше сжечь картину, продать плантацию и оставить попытки уладить дела с моим измученным, полуживым мозгом. Сами видите, до чего довела меня моя глупость. Сначала были неурожаи, потом увольнялись один за другим работники, и в конце концов в доме остался только я — придурковатый отшельник и предмет многочисленных местных сплетен. Никто теперь не появляется здесь после наступления темноты, да и в другое время тоже, если этого можно избежать. Вот почему я догадался, что вы не из местных.