Ломая печати

Тут же невдалеке могилы словаков. Поручика Гронского, учителя из Требишева, тяжело раненного в бою под Гронским св. Крижом. Солдата Йозефа Сиксы, рабочего, с легкими, простреленными у Грона. Неизвестного словацкого солдата. И медсестры Алицы Брауновой, бежавшей из лученецкого гетто к партизанам.

Они стоят молча, сжимая шапки в руках. Вечером пилот, запершись в гостиничном номере, отказывается от ужина, не отвечает на стук в дверь, появляется он только утром: измученное лицо, красные глаза. Никто не задает напрасных вопросов.

Лишь после завтрака он тихо роняет:

— А где похоронены остальные? Те французы?

— На Стречно. В братской могиле, — отвечают ему.

— Кем, собственно, были эти французы? — хрипло спрашивает он. — Почему французы? Как они сюда попали?

Ему объясняют, кем были французы и как они сюда попали.

— Значит, это были солдаты?

— Да, солдаты.

— Вы знаете их имена?

— Конечно, — оживает Копрда и снова видит перед собой застывшие, выпученные глаза молодого француза, поделившего с ним сапоги, шинель и кусок шоколада. — Мы знаем их имена.

— Всех?

— Всех. Они здесь.

— Этого офицера звали Жан Люк Леманн. Лейтенант. Партизан. Даже тридцати ему не было. Имел семью. С первого дня немецкого вторжения на фронте. Работал при торговом представительстве французского посольства. Добровольно отказался от всего, жену и двоих детей еще раньше отправил в Париж и ушел в Словакию. Командир взвода французской части. Под Сеноградом был тяжело ранен.

— А другие?

Солдат Морис Леруж из Годервиля, 26 лет. Рабочий. Женат. С момента объявления Германией войны Франции в армии. 129-й пехотный полк, 15 мая 1941 года попал в плен в Бельгии. Три года в лагере для военнопленных 18 Д, заключенный под номером 2418 и в лагере 21 А, под номером 2293. Первого сентября 1943 года совершил побег через оккупированную Чехословакию в Югославию. В Венгрии был схвачен и интернирован. Снова бежал в Словакию, вступил во французский отряд. Участвовал во всех боях. Был тяжело ранен у Крупины.

Жан Поль Коссар из Ламбаля, округ Коте-дю-Норд, 20 лет. Рос без отца. Рабочий. Немцами угнан на принудительные работы в район Вены. Оттуда послан в Дубницу. Бежал, добровольно вступил во французский отряд. Хотя и был одним из самых молодых, за мужество в боях и тяжелое ранение в районе Сенограда представлен к военному кресту.

Солдат Селестэн Жубье, 28 лет. Холост. Рабочий. В дни боев с Германией солдат 32-го пехотного полка. Лагеря для военнопленных 17 Б и 20 Д, в последнем под номером 4144. Побег в Венгрию. Еще до начала восстания побег в Словакию. Добровольно вступил во французский отряд. Тяжело ранен.

«Который из них меня спас? Той шинелью? Теми сапогами? Кто из них самый младший? Вот! Коссар! Рос без отца. Господи! Ноги ему перебило еще под Сеноградом. Представленный к военному кресту! Как помянуть его? Как отблагодарить его? Как обо всем этом рассказать матери? Или лучше не рассказывать? Это только усилит ее страдания! Будь проклята эта война!»

В деревенском доме, за окнами которого угасает осенний день, я слушаю эту историю, что не раз заставляла дрожать струны мужской души. И впрямь, надо ли говорить обо всем и тем лишь усилить боль ближних? Или промолчать?

Я сижу напротив человека, который не сдался, хотя и был поставлен на колени. И он победил.

В отличие от многих я не считаю силу добродетелью. Но уважаю смелых, презираю трусов. А он был отважным человеком. Не инстинкт самосохранения спас его. Силу для своего подвига он черпал в ином роднике. В районе Дуклы, Добшиной, когда другие уже устали от войны. В районе Тельгарта, где прошел испытание под пулями. Там он внутренне осознал свою слитность со всеобщей необходимостью, с потребностями общества и жизнь и смерть этого общества отождествил с собственной жизнью и смертью. Что из того, что он остался в тени?

Вот о чем я думал, покидая его дом.

Хозяин вышел со мной на улицу. Мы пожали друг другу руки. Я нырнул в осенний ночной туман. Оказавшись за его завесой, я остановился и обернулся. Тяжело опираясь на палку, он стоял у порога.

ПРОРЫВ

Они оказались в ловушке.

Каждому, у кого были глаза, это было очевидно.

Западня.

Эта долина была уже не убежищем, спасением, избавлением, а тупиком, из которого нет пути. Особенно после того, как выпал снег и подморозило.

Тропа, взбиравшаяся в ее конце по крутому, как крыша, склону, не годилась для людей. Разве что звери — олени да серны — могли бы вскарабкиваться по ней.

Эта изрытая круча называлась Краковой голей. Она стеной закрывала долину. А кругом, о чем предупреждали иляновцы, были коварные пропасти, таинственные пещеры, воронкообразные провалы, впадины, затянутые льдом, засыпанные снегом. А за ней, за этой кручей, торчали подобные же утесы. А то еще более дикие. Еще более страшные. Вплоть до могучего Дюмбьера, покрытого голубоватым льдом и снеговыми навесами. Там в лабиринте гранитных желобов и изборожденных стен, в снежной пурге, в лавинных полях и туманах заблудилось, замерзло и погибло восемьдесят четыре десантника бригады, еще недавно сражавшейся в Карпатах и в восстании.