Ломая печати

Пальба поднялась — ой-ей-ей. Стреляли по гостинице — именно там засели немцы. Пули свистели, а они прятались за углами домов. Немцы сдались. И рота вернулась в казарму. Он действительно хорошо запомнил — кто и как решил. Но удивился, что многие улепетнули. Он остался. В том самом месте, где год назад призывался в армию, где его кудри — вжик-вжик! — сыпались ему на колени.

Тем, кто не ушел, надпоручик приказал строиться. И насчитал их не более сорока. Потом приказал подать машины, в них побросали башмаки, форменную одежду, оружие и покатили в Склабиню. Там отдали все до последнего шнурка. А поскольку тамошние партизаны как раз собирались в Тураны, то и их взяли с собой. Партизаны прикончили там гестаповцев, а они — откормленного хряка. Воротившись, взялись готовить свинину, наделали колбас, «ятерницы»[39], натопили сала, нажарили шкварок, партизаны похлопывали их по плечу: «Молодцы!» Французы тоже хлопали их по плечу: «Камараты!»

Через день склабинцы собрались в Клаштор под Зневом. Опять взяли их с собой и опять рассчитались с немцами.

Партизаны, как и за день до этого, смели швабов, а вот им не повезло. Хлева были пусты. И потому вечером никто уже не похлопывал их по плечу, слова путного не сказал. Да и не до того было.

Пришел ночной приказ, и на заре они сели по машинам. Помчались в Стречно. Не успели добраться до Дубной Скалы, как на них налетели самолеты. Такой был огонь, что многих перебило еще в машинах. Среди них и надпоручика Бенеша, их командира. Залегли в канаву и стали отстреливаться. Конечно, портные и сапожники из тыловых мастерских не очень-то были обучены — не чета другим. Но Курчик палил вовсю. Прижмет приклад к щеке, прицелится и бац! Прижмет и бац! Бац, бац, бац! Он огляделся — глазам не поверил! Рядом с ним лежал тот самый парень, что похлопал его по плечу и кричал «камарат», когда они привезли из Туран свинью. А вон тому он чинил разорванный карман.

Ну а уж коль начал, так и держись! Он прошел с ними долгий путь от Стречно через Прекопу, Янову Леготу и Детву, Пренчов и Крупину, Ясенье и Кислую Воду, через Татры и Липтов до самой Иляновской долины. И на всем протяжении этого долгого пути ему ни разу не пришла мысль уйти, хотя многие так поступали. Не ушел он и тогда, когда начался отход из Виглаша на Ясенье, и ему достаточно было податься не влево, а вправо, пониже Поляны, чтоб еще засветло добраться до родных «лазов». Так он дошел до самой Иляновской долины. А поскольку дизентерией не заболел, его определили вместе с другими здоровыми солдатами строить шалаши. Вот и избежал он судьбы тех, кто метался в горячке в землянках. Потому-то и мерз теперь в этой студеной дырявой лачуге на голой земле. И слушал, как скрипит снег под подошвами часового.

Чем же все это кончится?

Он всегда жил своим умом. И теперь проверял его в святой, справедливой борьбе. Он так понимал свою задачу, и ничего более высокого для него не существовало! Эта бесхитростность солдатика, замыкавшего колонну, была куда ценнее сомнительных разглагольствований тех, кто любой ценой стремился быть на виду и извлекать из этого пользу. Образование оказалось для него недоступным. Но природный дар жителя гор — его способность трезво подойти к жизни — подсказывал ему главное: надо оставаться самим собой. Не изменять себе, чтобы потом ни в чем не раскаиваться.

Значит, он поступил правильно, отправившись этой дорогой?

Он провалился во тьму, и длилась она целую вечность. Будто ранние пташки, они снялись с привала еще до рассвета. Эти псы — немцы — могли заявиться сюда в любой час. Чем дальше от них, тем лучше. Сожженные до основания хижины и сеновалы говорили о том, какие здесь побывали гости. Никто из них не знал этой долины, не бывал тут прежде. Но имелись карты и компас. Капитан часто доставал их, сверяя путь.

Снегу навалило по колено. Шли они кромкой леса, но не слишком близко к руслу реки. Спотыкались о корни, но шли по крайней мере в заветренной стороне. Хоть бы желудок не так мучил! Да винтовка. И заплечный мешок. Какой тяжестью налито все! До чего режет плечи! Поесть бы хоть что-нибудь.

Дорога сменилась тропинкой. Протаптывая след, он думал, что рухнет от изнеможения. Левая, правая. Левая. Правая. Левая. Левую упер. Правая соскользнула! Стой! Выпрямиться! Левая провалилась! Стоп! Вытянуть ее. Правая застряла среди скрытых камней. Стоп! Так можно и сломать ногу. Вывихнуть лодыжку! Это был бы конец! Левая. Вздох. Правая. Надо осторожнее вытягивать ногу из этого треклятого снега. Рубаха прилипает к телу. Со лба стекает пот. Левая, правая. На минуту бы остановиться. Но идущий сзади всего лишь на шаг отстает от него. Ступая осторожно, аккуратно ставит ноги в след. Он даже чувствует дыхание на затылке. Во Франции, конечно, такого снегу нет, нет и таких гор! А может, есть? Кто знает! Было бы хоть с кем перекинуться словечком, да где уж — они его не понимали, а он их.