Ломая печати

Верно ли она его поняла? Да! Поняла! Они быстро договорились. Ему нужна штатская одежда. С него хватит. Корабль шел ко дну, и он хотел вовремя покинуть его. Поэтому в Трнаве они сошли с поезда, зашли в первый же магазин, она купила костюм, пальто. Он стоял на улице. Они вернулись на вокзал. Он пошел переодеваться в умывалку, теперь у дверей сторожила она.

«А что, если он передумает? И отвезет меня в Братиславу уже в штатском?» — засомневалась она. И, пока гестаповец переодевался, исчезла в толпе.

Через знакомых послала весточку мужу.

«Тебя ищут, домой тебе идти нельзя, мне тоже грозит арест», — передал он ей.

Она скрывалась до освобождения. Мужу удалось спастись от ареста благодаря фиктивной операции. О гестаповце она уже никогда не слышала, но после войны встретилась со многими, кто когда-то называл ее «мама».

— Вы еще должны мне рассказать, — обратилась она ко мне, — мне все же интересно, как вы меня нашли. Как вы обо мне узнали?

Я улыбнулся про себя.

— Есть такой документ, собственно, лишь несколько страниц, подписанных капитаном Ланнурьеном. И там он упоминает женщину, связную, которая перевозила французов в горы. В Середи мне сказали:

— А, это наверняка Белая пани.

— Какая Белая пани? — удивился я.

— Как какая? Такая! Белая!

— А где мне ее найти?

— Где найти? В самом деле, где? Она была, но ее уже нет. Ее поглотила война…

— Вот я и отправился вас искать. По горам и долам. И нашел вас. Как я и сказал, мне это стоило труда, но главное — то, что я у вас.

— Я так рада, вы даже не можете представить, — говорит эта женщина, словно выступая из полутени, и медленно повторяет за мной имена, которые я ей напоминаю: де Ланнурьен, Томази, Пикар, Пети.

— Это были прекрасные времена, — говорит она вдруг, устремив взгляд куда-то за меня, вдаль, на много лет назад, в годы, которые уже не вернутся.

В те годы, о которых в этой скромной комнате напоминает лишь диплом в золотой рамке:

Орденом

Словацкого Национального восстания.

2-й степени

награждается

ФРАНТИШКА ГРУБИШКОВА

(родилась 2 октября 1892 г.)

за заслуги и участие в боях

в рядах Чехословацкой

партизанской бригады

имени Яна Жижки.

КАНТОР

В конце словацкой шеренги стоял юноша. Он едва держался на ногах, в лице ни кровинки, сам не свой.

Он еще ни разу не встречался со смертью, не видел, как умирает человек. И уж совсем не знал то страшное уравнение преступления и наказания, в которое сейчас должны были подставить неизвестное.

Его звали Мило Гамза, он пришел сюда из Белой. И он, и его отец, и дед, и прадеды — все зарабатывали на хлеб топором, были лесорубами и плотниками. Лес был их колыбелью и кладбищем: тут они рождались и умирали, лес кормил их. Он был для них и книгой жизни, они читали ее всю жизнь. Знали, как трещат деревья; как шагать по тропкам, которые почти не видны; где проходит крупная дичь, а где кабаны; кто стянул у Олдгофера из леса сушняк; знали даже, кто из девушек и когда ходит по малину, а когда — по чернику. Мудрено ли, что от них не укрылось, что происходит в Турце? В горах, в лесах, в долинах. Когда Мило в первый раз услышал о партизанах, он сразу примчался домой:

— Я тоже пойду!

— Ишь ты! У щенка прорезаются зубы! — укорила его мать.

— В лесу та же война! Тебе мало? — резко оборвал отец.

Но живой прилив не спадал.

Турец, словно тайник, окруженный горами, в стороне от главных дорог, служил хорошим укрытием для тех, кто бежал из Германии. Здесь их не подстерегали опасности, как в рейхе, здесь не надо было бояться, что каждый шаг может стать последним; не надо было бояться слова. Взгляда. Встречи. В деревнях можно было постучать в окно, попросить поесть; здесь можно было переночевать, избавиться от лагерной одежды с позорной меткой. Принимали их сердечно, кормили, оставляли ночевать, давали одежду, да и денег давали. Многие с беглецами могли и объясниться, поговорить: ведь не зря же при царе многие жители Турца исходили всю Россию, как и надлежало лекарям и травникам, которые пользовались там заслуженным признанием.

Сперва ходили слухи, что пришельцы появились в Валче, а потом стали поговаривать, что и в других селах тоже. В Гадере, в Нолчове. Рассказывали о Жингоре из Быстрички, который отказался ехать на фронт и дезертировал. Зима была суровая, а беглецов становилось все больше. Их надо было надежно спрятать в разных тайниках в лесах, да и в деревнях — на чердаках, в кладовках, на сеновалах, в сараях, где придется.

Мило снова принялся канючить:

— Пустите меня к партизанам!

— Вырасти сначала! Ты еще сосунок, — одернул его отец.