Ломая печати

Стречно. Дубна Скала. Прекопа. Мартин. Гайдель. Гадвига. Янова Легота. Жена знает все: имена живых, мертвых солдат, командиров, шоферов, офицеров, деревни, места. Несколько раз уже была там со мной. А когда подросли дети, то и с ними. Всякий раз, как на меня «находит» и она заметит этот мой отсутствующий взгляд, устремленный в прошлое, она восклицает: «Ах, опять началось? Когда выезжаем?» Я должен сказать, что она всегда с пониманием принимает эти мои «возвращения» в прошлое. Захватит в машину что-нибудь из еды — это ведь от нас недалеко, — и мы странствуем по тем местам; бродим по лесам, горам, по ручьям, по опавшим листьям, по мокрой росе, высохшей пашне, и я показываю: тут случилось то-то, а там — то-то. До сегодняшнего дня это во мне. Я пошел в отца. И он, когда отъездил свое, попал в плен прошлого. Устроил музей старых автомобилей и показывает их публике. И все рассказывает на память, потому что все держит в голове… А у меня в голове восстание. Хотя на сей раз все и впрямь как-то перемешалось, запуталось — и Дубна Скала с Яновой Леготой, и майор Доброводский с де Ланнурьеном… Знаю, что теперь последует. Жена принесет стакан воды. Руки у меня будут дрожать, я оболью рубашку, намочу одеяло, но выпью стакан залпом. Она даст мне полотенце, и я медленно, страшно медленно вытрусь. А потом она скажет: «Ты бы выключил свет, утром ведь рано вставать». Я погашу свет, но знаю, что уже не усну. Спустя минуту я услышу рядом ее спокойное дыхание, порой где-то промчится в ночи машина, на башне вдали часы отобьют четверть часа, половину, целый час, удары отдают мне прямо в виски, я опять буду в отчаянии считать их, но сон уже не вернется. Я знаю, что засну только под утро, когда рассветет, после того, как пройдут первые автобусы, прогрохочут по улицам машины с молоком. Проснусь после этой ночи — голова как чугун, словно избитый; говорить не могу, ворчу и брюзжу, не в своей тарелке, но скажите, что мне с этим делать? С этим проклятым наваждением, которое не оставляет меня в покое? Ведь столько лет прошло после войны! Куда от этого уйти? Куда спрятаться? Пожалуй, таков удел всех нас, кто прошел через это… Сегодня, спустя столько лет, я начинаю бояться, что не отделаться мне от всего этого, пока память будет мне служить. Ну, взять хоть Янову Леготу. Столько лет она мучит меня, не могу от нее избавиться. Всегда говорю себе: ну сколько можно? И напрасно ищу ответ. Может, потому, что там ведь было одно из самых больших наших сражений, как, скажем, Стречно, Прекопа, Затурчье, Мартин, а никто о ней толком не знает. Ведь там, собственно, мы впервые всерьез сошлись с этими «мертвыми головами» из «Шилла», обученными убийцами; это были не какие-то там резервисты из частей запаса. С нашей стороны там были мы, словаки, солдаты, партизаны, советские, французы, чехи, пехота, артиллерия, танки, обоз; все основательно разработано, подготовлено, настоящая операция, не какая-то перестрелка, столкновение или схватка — там была лобовая атака; там мы потеряли село, а потом снова взяли, там были герои и павшие, но когда сегодня скажешь «Янова Легота», никто толком даже не знает, где это и что это такое. А если случайно заедете туда, то даже не заметите, что тут, на этих полях, когда-то вместе сражались и умирали словаки, русские, французы. Ну вот, там я брожу один, а иногда показываю жене и детям, где мне изрешетили «татру»…