Ломоносов

Эта вражда немало огорчала камергера Ивана Ивановича Шувалова, известного мецената и покровителя искусств и наук. Он неоднократно пытался примирить Ломоносова с Сумароковым, но из этой затеи ничего не вышло. Якоб Штелин рассказывал, как однажды Шувалов «пригласил… к себе на обед, по обыкновению, многих ученых и в том числе Ломоносова и Сумарокова. Во втором часу все гости собрались, и, чтобы сесть за стол, ждали мы только прибытия Ломоносова, который, не зная, что был приглашен и Сумароков, явился только около 2 часов. Пройдя от дверей уже до половины комнаты и заметя вдруг Сумарокова в числе гостей, он тотчас оборотился и, не говоря ни слова, пошел назад к двери, чтоб удалиться. Камергер закричал ему:

– Куда, куда? Михаил Васильевич! Мы сейчас сядем за стол и ждали только тебя.

– Домой, – отвечал Ломоносов, держась уже за скобку растворенной двери.

– Зачем же? – возразил камергер, – ведь я просил тебя к себе обедать.

– Затем, – отвечал Ломоносов, – что я не хочу обедать с дураком. – Тут он показал на Сумарокова и удалился».

Это не единственный пример их отвратительных отношений. Неуживчивого, вспыльчивого Ломоносова раздражало в Сумарокове практически все, даже его манера часто мигать. Даже то, что Тредиаковский сначала тоже Сумарокова не любил, а после с ним примирился, взбесило Ломоносова, и он злобно описал примирение двух поэтов, назвав одного Сотином – то есть глупым, а другого – Аколастом, то есть наглым.

«Аколаст, злобствуя, всем уши раскричал;
Картавил, шепелял, качался и мигал», —

издевался Ломоносов.

«Сдружись с сей парочкой: кто хочет с ними знаться,
Тот думай, каково в крапиву испражняться», —

заключил он.

Самое примечательное, что Сумароков вовсе никакой ненависти к Ломоносову не испытывал или дипломатично ее скрывал. В своей «Эпистоле о стихотворстве» 1748 года он так отозвался о нем: «Иль с Ломоносовым глас громкий вознеси:/Он наших стран Малгерб, он Пиндару подобен…»

Впрочем, по воспоминаниям Якоба Штелина, на похоронах Ломоносова он тихо произнес, указывая на лежащего в гробу покойника: «Угомонился дурак и не может более шуметь!» На что Штелин ему, якобы, ответил: «Не советовал бы я вам сказать ему это при жизни».

По мнению Штелина, Ломоносов нагонял на своих недругов такой страх, что Сумароков не смел разинуть рта в его присутствии. Но, впрочем, Сумароков порой сочинял на Ломоносова довольно остроумные пародии, умело обыгрывая его стиль.

У Ломоносова:

Заря багряною рукою
От утренних спокойных вод
Выводит с солнцем за собою
Твоей державы новый год.

У Сумарокова:

Трава зеленою рукою
Покрыла многие места,
Заря багряною ногою
Выводит новые лета…

Барков

Неверно было бы представлять Ломоносова совсем уж оторванным от жизни кабинетным занудой-ученым. Чувства юмора он был не лишен. А ведь в то столетие юмор был несколько иным, нежели сейчас, – куда менее пристойным.

Образцом юмористической поэзии XVIII века являются стихи Ивана Баркова – известного своими «срамными одами» и откровенно похабными, эротическими стихотворениями, вошедшими, однако, в историю российской поэзии. Печатали их крайне редко, но вот уже триста лет они ходят в списках и умирать не собираются. Мало того, у Баркова нашлось множество подражателей!

А между тем Барков тоже был учеником Ломоносова.

О его жизни известно немного: он родился в семье петербургского священника, но имя отца его точно не известно. С 1748 года Барков учился в Академическом университете, потом служил при нем копиистом. Способностей он был не лишен, но хорошим поведением не отличался: его несколько раз секли розгами за пьянство, а однажды заковали в кандалы – за то, что нахамил Крашенинникову, бывшему тогда ректором университета.

В 1751 году Баркова и вовсе исключили из университета за «проступки и дерзости».

Однако Ломоносов разглядел что-то в этом бузотере и буяне и взял его к себе в помощники. Множительной техники в том веке практически не было, и Барков переписывал набело сочинения Ломоносова, в том числе и «Российскую грамматику».

Своего покровителя он уважал безмерно, а вот над его противниками был не прочь и подшутить. Рассказывают, что как-то явился он в дом к Сумарокову и стал голосить:

– Сумароков – великий человек! Сумароков – первый русский стихотворец!

Обрадованный Сумароков велел подать Баркову водки, зная его пристрастие к выпивке. Барков не отказался, но, уходя, заметил:

– Алексей Петрович, а я тебе солгал: первый-то русский стихотворец – я, второй – Ломоносов, а ты только что третий.

Сумароков чуть его не прибил.

Обижали Алексея Петровича и едкие пародии Баркова на его оды.