Ломоносов и Николев (Некоторые тенденции в развитии жанра похвальной оды последней четверти XVIII в.)

Старик, от старости нагбенной,
Главу имея в седине,
Хоть сил и зрения лишенной,
Спешит с клюкою к той стране,
Где глас он твой, Минерва! слышит,
.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .

Сравним аналогичную картину у Ломоносова:

Иной, от старости нагбенный,
Простерть старается хребет,
Главу и очи утомленны
Возводит, где твой блещет свет.[7]

Ода на день восшествия на всероссийский престол… Елисаветы Петровны, 1752.

Очень часто в одах Николева встречаются обороты и отдельные риторические приемы, восходящие в конечном итоге к Ломоносову и ставшие к концу XVIII в. общими местами, поэтическими трафаретами жанра похвальной оды (например: «Какой восторг объемлет ум! || Иль в прежнем рае обитаю?» (Ода на заключение мира с державою Шведскою, 1790); «Вселенной гордые державы! || Не смейте Росса раздражить; || Примите от него уставы, || Чтоб вечно вам в покое жить… (Ода на прибытие… Екатерины II в Москву, 1775); «Внемлю!‥ отверзлись горни своды || Герой предстал среди лучей» (Ода Екатерине II в свидетельство душевного благодарения…, 1794 и т. д.).

Но, обращаясь непосредственно к анализу содержания произведений Николева, можно увидеть, что общность его одической системы с одами Ломоносова носит чисто внешний характер, и претензии его на роль продолжателя дела Ломоносова так и остаются претензиями.

Проследим это на примере разбора оды Николева «На заключение мира с державою Шведскою… Екатерине Алексеевне» (1790). Внешне отдельные моменты развития одического повествования как будто действительно восходят к ломоносовским образцам:

Какой восторг объемлет ум!
Иль в прежнем рае обитаю?
Исполнен изумленных дум,
Средь громов тишину сретаю!
Воззрела… и удара нет.
Облекся запад в мирный свет,
Пучина рев свой удержала.[8]

Таков зачин. Здесь, помимо явных совпадений отдельных риторических приемов (сравним с первым стихом приведенного отрывка соответствующее место у Ломоносова: «Восторг внезапный ум пленил…» — Ода на взятие Хотина, 1739 г.), зависимость Николева от Ломоносова проявляется и в тематическом содержании одического зачина с последующим его развитием. Тема оды — воспевание мира, «тишины», — ставшая традиционной в панегирической поэзии XVIII в., разрабатывается также на первый взгляд в русле ломоносовской традиции. Взору «исполненного изумленных дум» поэта предстают картины цветущей природы и мирного труда, знаменующие все те блага, которые несет с собой мир:

Меж гор, исполненных порфир,
Где Флора мягкий луг покоит,
Целуя розу, тих Зефир
Поверхность риз веселых кроит.[9]
.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .
Богатством кроется земля,
Все жизненны плоды приспели;
Летит оратай на поля,
Серпы и косы загремели;
Не кровь лиется по браздам,
То пот приверженна к трудам.[10]

Николев как бы собирает воедино весь комплекс традиционных атрибутов, долженствующих живописать картины покоя, мирного довольства, — неизбежную принадлежность жанра оды подобной тематики. Приемы, используемые Николевым, и здесь восходят к одам Ломоносова.

Но описательный момент в одическом жанре — в конечном счете преходящая и подчиненная деталь. Панегирическая функция оды диктует свои законы развития темы. Следует традиционный прием, типичный риторический вопрос, своеобразный приступ к непосредственно сменяющему его периоду восхваления:

Но что времен таких виной,
Которыми мой ум пленился?
Кто райской одарил весной,
Кем север в полдень пременился?
.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .

И звучащий в последующих строфах ответ заключает в себе основу идейного содержания оды, выражая тем самым и авторскую позицию, отношение Николева к развиваемой в оде теме.