Ломоносов и Николев (Некоторые тенденции в развитии жанра похвальной оды последней четверти XVIII в.)

Николев прямо полемизирует с Ломоносовым, перефразируя его же стихи из известной 13‑й строфы «Оды на день тезоименитства… великого князя Петра Федоровича, 1743»:

Возри на труд и громку славу,
Что свет в Петре неложно чтит:
Нептун познал его державу,
С Минервой сильный Марс гласит:
Он бог, он бог твой был, Россия, —
Он члены взял в тебе плотские,
Сошед к тебе от горьних мест;[16]
.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .

Если в устах Ломоносова подобная оценка Петра I служила все тем же высоким целям, в данном случае обратить вероятного преемника русского престола к примерам Петра, то заимствование Николевым крылатой поэтической формулы Ломоносова призвано по существу лишь еще раз подтвердить его убеждение в том, что:

…Первый Петр, кем Росс гордится…
Вторым перед Второй явится!

Прославление российской императрицы — главный и, пожалуй, единственный источник, который питает пафос од Николева. И, зачислив себя в продолжатели Ломоносова, весьма односторонне восприняв содержание и направленность од своего великого предшественника, Николев настойчиво подчеркивает все, что могло бы как-то приблизить его к Ломоносову, подражая ему, заимствуя, а порой и «полемизируя».

Но Николевым оказалась воспринята лишь внешняя сторона поэзии Ломоносова. Конечно, восхваления монархов присутствуют и в одах Ломоносова. Но, как мы уже отмечали, пафос ломоносовских од заключается не в подобных восхвалениях, как бы пышны они ни были, а служит высоким общественным целям. Всего этого нет у Николева. Государственность позиции ломоносовских од, служившая источником их возвышенного пафоса, перерастает у Николева в казенный патриотизм официальной государственности, призванный воспевать и оправдывать любые политические акции правительства, и с этой точки зрения приобретавший в конце XVIII в. подчас реакционный смысл. В одах Николева и подобных ему поэтов начинают звучать верноподданнические нотки:

Да зрю ясней, как пал колосс,
Без зодчего возгроможденной;
Как спер его Славено-Росс,
Екатериной возрожденной:
У трона… агнец; в брани… лев;
Кого ни гром, ни Этны зев,
Ни бурь дыхание сурово
Не могут на пути препнуть,
Кому щиты… усердна грудь,
Закон побед… монарше слово.[17]

Ода на взятие Варшавы оружием Великия Екатерины, 1794.

Эта тенденция воинствующего национализма находит свое продолжение в творчестве откровенно реакционных поэтов-монархистов начала XIX в., таких как, например, П. И. Голенищев-Кутузов.[18]

То, что во времена Ломоносова в силу исторических условий несло в себе определенный прогрессивный смысл, просто повторяемое в новых изменившихся условиях, будучи лишенным источников своего органического проявления, закономерно приводило к упадку поэзии, распаду одического жанра.

Мы коснулись лишь одического наследия Николева. Следует, правда, признать, что существует точка зрения, разделяемая целым рядом литературоведов, на якобы имевшую место оппозиционность и даже гражданственность общественно-литературной позиции Николева. Подобная точка зрения, на наш взгляд, нуждается в пересмотре. По существу, она основана на нескольких репликах из трагедии Николева «Сорена и Замир» (1785), вне учета как специфики трагедийного жанра, каким он сложился в XVIII в. после Сумарокова, так и всего остального наследия Николева. Вопрос о соотношении эстетических позиций с общественно-политическими взглядами у писателей XVIII в. еще ждет своего подлинного решения.