Ломоносов. Всероссийский человек

Все же не зря Ломоносов переводил Вольфианскую физику и посылал свой перевод знакомым архиереям. “Бородачи” больше не презирали современную науку: наоборот, они с почтением поминали имена Декарта (Картезия), Ньютона и Лейбница, а Ломоносова упрекали за недостаточное почтение к великим европейским ученым. Автор немецкого пашквиля тоже, кстати, обвинял Ломоносова в хуле на Ньютона и Лейбница. Ломоносов в самом деле не принимал лейбницевской монадологии, и у него были сомнения в универсальности ньютоновской механики.

Однако откуда обо всем этом вообще могли узнать члены Синода? И откуда могли они узнать о неодобрительном отзыве на научные работы Ломоносова, появившемся в 1754 году в журнале “Лейпцигские комментарии”? Вероятно, их информировал кто-то из коллег ученого по Академии наук – скорее всего, гуманитарий, который сам толком не понимал сути разногласий между естествоиспытателями.

Лишь в одном отношении “знакомец” Зубницкого готов был отдать Ломоносову справедливость: “Правда, что стихотворством своим, и то на одном русском языке мог бы он получить некотору похвалу, ежели б не помрачил оной пьянством и негодным поведением”. Почтенный муж из Холмогор советует “сей же самой Имн переворотить и вместо бороды описать пьяную его голову со всеми ее природными свойствами”.

Дальше следовал стихотворный текст под названием “Переодетая борода, или Имн пьяной голове”. Как многие полемические произведения того времени, этот текст был построен очень незамысловато – по принципу “сам съешь”. Полностью воспроизводится структура “Гимна бороде”, повторяются даже многие рифмы.

Не напрасно он дерзазет;
Пользу в том свою считает,
Чтоб обманом век прожить,
Общество чтоб обольстить
Либо мозаиком ложным,
Или бисером подложным,
Иль сребро сыскав в дерьме,
Хоть к ущербу всей казне.

Голова… ‹и т. д.›

Есть ли правда чтоб планеты

Нашему подобны свету,
Конче пьяниц так таких,
Нет и сумасбродов злых,
Веру чтоб свою ругали,
Тайны оных осмевали;
Естьли ж появятся тут,
Дельно в срубе их сожгут!

Голова… ‹и т. д.›

С хмелю безобразен телом

И всегда в уме незрелом,
Ты, преподло быв рожден,
Хоть чинами и почтен;
Но за пребезмерно пьянства,
Бешенства, обман и чванство
Всех когда лишат чинов,
Будешь пьяный рыболов.

Голова… ‹и т. д.›

“Переодетая борода…” была послана также в “Ежемесячные сочинения” к Миллеру и его соредактору Никите Попову и, кроме того, Тредиаковскому. Разумеется, автор пашквиля не рассчитывал всерьез на его публикацию в академическом журнале. Но он надеялся, что Миллер и Тредиаковский, у которых с Ломоносовым были свои давние счеты, не преминут распространить хулящие его стихи. В отношении Тредиаковского эти надежды вполне оправдались. Резонно предположить, что именно Тредиаковский, которого в молодости обвиняли в вольномыслии и чуть ли не в атеизме и который в 1750-е годы был склонен подчеркивать свое благочестие и сблизился с церковными кругами, как раз и был тем человеком, который информировал Синод об академических делах. Однако “Христофор Зубницкий” – явно какое-то другое лицо. И не только потому, что Василий Кириллович был одним из адресатов писем Зубницкого. Литературный стиль Тредиаковского легко узнаваем; “Переодетая борода…” и приложенные к ней письма написаны совершенно иначе. Едва ли, впрочем, автором был сам Сеченов или сам Кулябко: скорее, какой-нибудь молодой человек из их окружения, хорошо овладевший новым стихосложением. Но Ломоносов, вероятно, решил, что какое-то отношение к пашквилю Василий Кириллович иметь должен. И потому ответный удар он нанес именно своему давнему литературному противнику. Таким образом, конфликт с церковным руководством, который в конечном итоге мог повредить ломоносовским ученым начинаниям, изящно переводился в русло профессиональной полемики между двумя литераторами и филологами. Вероятно, именно такую цель преследовало послание Ломоносова “Христофору Зубницкому”: