Ломоносов. Всероссийский человек

Как и его оппонент, обиженный Тредиаковский обращается к “преданиям старины глубокой”. “Кастильские воды” (вместо “кастальские”) – опечатка, допущенная при первой публикации “Оды на взятие Хотина”. Эта злосчастная опечатка, впрочем, на все лады обыгрывалась литературными противниками Ломоносова до самой его смерти. Что имеет в виду Тредиаковский, говоря о “чухоночках”, неясно: едва ли в самом деле речь идет о любовных похождениях стареющего Михайлы Васильевича; скорее – о каком-то эпизоде тех давних лет, когда Ломоносов и Тредиаковский приятельствовали и были в курсе личной жизни друг друга. “Хульник мужних жен” – тоже намек на понятные только двум-трем людям обстоятельства: вероятно, Ломоносов что-то не то сказал о супруге Василия Кирилловича.

Полемика продолжалась еще некоторое время. То ли сам Ломоносов, то ли кто-то из его учеников и приверженцев (скорее всего, Барков) сочинил еще несколько памфлетов, высмеивающих “Тресотина”, который “предерзостью своей ободрил бородачей”, и нетерпимых церковников. Таким образом, в этой литературной дуэли последнее слово все же осталось за Ломоносовым.

9

В 1751 году Ломоносов выпустил двухтомное собрание сочинений в стихах и в прозе. В него вошло девять од Елизавете Петровне и одна Анне Иоанновне. За пределами книги, естественно, остались две оды несчастному Иоанну Антоновичу. Итого за двенадцать лет – двенадцать од, и это не считая “Вечернего” и “Утреннего размышления…”, “Оды выбранной из Иова” и переложений псалмов. За последующие четырнадцать лет жизни Ломоносов написал всего шесть од. Все они созданы в связи с тем или иным официальным поводом и не содержат ничего принципиально нового в сравнении с ломоносовской высокой лирикой 1740-х годов – ни в содержательном, ни в формальном отношении. Последним подлинным шедевром Ломоносова в этом жанре стала “Ода, в которой ее величеству благодарение от сочинителя приносится за оказанную ему высочайшую милость в Сарском Селе августа 27 дня 1750 года”. Речь идет об аудиенции, которой Ломоносов был удостоен благодаря “предстательству” Шувалова.

В начале этой оды Ломоносов описывает только создающуюся (при участии Растрелли, Чевакинского, Квасова и других зодчих) главную загородную императорскую резиденцию. Ломоносов первым открыл русской поэзии мир петербургских пригородных парков. Но напрасно мы стали бы искать в его стихах реалистических, пусть даже идеализированных описаний царскосельского и петергофского парков (как в державинских “Развалинах” или в пушкинских “Воспоминаниях в Царском Селе”). Пейзаж у Ломоносова, как, собственно, и у любого поэта XVIII века, – это совершенно абстрактные “луга, кустарники, приятны высоты”, где шумит листва, благоухают цветы, текут ручейки, веют зефиры и т. д. Единственное, что по-настоящему останавливает взгляд Ломоносова, – это технические приспособления, преобразующие “натуру”, например петергофские фонтаны:

‹…› Хитрость мастерства преодолев природу,
Осенним дням дает весны прекрасный вид
И принуждает верьх скакать высоко воду,
Хотя ей тягость вниз и жидкость течь велит.

Так же абстрактно, но по-своему выразительно описывается Сарское Село в оде 1750 года.

В средине жаждущего лета,
Когда томит протяжный день,
От знойной теплоты и света
Прохладна покрывает тень,
Где ветвьми преклонясь зелены,
В союз взаимный сопряженны,
Отводят влажные лучи.
Но коль великая отрада
И томным чувствам тут прохлада,
Как росу пьют цветы в ночи.

Эта строфа – лучший ответ тем младшим современникам Ломоносова, кто считал, что его перу чужда “нежность”, что он не может передавать тонкие оттенки чувств. Во второй части оды Ломоносов, воодушевленный “милостью” императрицы, удостоившей его аудиенции, снова, как в оде 1747 года, прославляет “счастливые науки” и широкой кистью описывает предстоящие титанические труды:

Пройдите землю, и пучину,
И степи, и глубокий лес,
И нутр Рефейский, и вершину,
И саму высоту небес.
Везде исследуйте всечасно
Что есть велико и прекрасно,
Чего еще не видел свет…