Ломоносов. Всероссийский человек

Однако главные свершения Ломоносова-поэта в 1750–1760-е годы – это произведения иных жанров: “Письмо о пользе стекла” – образец дидактической поэмы в традициях, допустим, Александра Попа, “Петр Великий” – эпопея; к этому надо добавить дружеские послания (в основном тому же Шувалову) и довольно многочисленные “стихи на случай”, очень часто восходящие к иноязычному оригиналу. Написал он даже одну идиллию – “Полидор”, в связи с “избранием” его непосредственного начальника, Кирилла Разумовского, гетманом Украины[101]. Изменился и стиль: поэт стремился теперь писать более сдержанно, логично, без развернутых метафор, смелых определений, пышных гипербол. Эпоха барокко уходила в прошлое.

Ломоносова, в отличие от Сумарокова и других поэтов-современников, не слишком привлекала роль “исправителя нравов”. В его стихах не встретишь многословного изложения просветительских моральных прописей. Его Просвещение – это, прежде всего, развитие науки, изучение и технологическое переустройство мира. “Письмо о пользе стекла” содержит не призывы к добродетели, а увлеченное описание чудесных свойств обыденного, казалось бы, вещества. Описывая природные процессы и их исследования, Ломоносов переживает вдохновение, и его голос начинает звучать в полную силу. Таково, например, описание “рождения” стекла от брака огня и земли:

Внезапно черный дым навел густую тень
И в ночь ужасную преобразился день.
Не баснословного здесь ради Геркулеса
Две ночи сложены в едину от Зевеса:
Но Этна правде сей свидетель вечный нам,
Которая дала путь чудным сим родам.
Из ней разжженная река текла в пучину,
И свет, отчаясь, мнил, что зрит свою судьбину!
Но ужасу тому последовал конец:
Довольна чадом мать, доволен им отец.
Прогнали долгу ночь и жар свой погасили,
И Солнцу ясному рождение открыли.
Но что ж от недр земных родясь произошло?
Любезное дитя, прекрасное стекло.

В 1756 году Ломоносов начал работу над эпопеей “Петр Великий”, которая должна была, по идее, стать его главным поэтическим произведением. Ведь, согласно системе классицизма, именно эпическая поэма, созданная по образцу “Илиады”, “Одиссеи” и “Энеиды”, является вершинным поэтическим жанром. Но, как правило, чем ближе были эпики той поры к своему образцу, тем реже им улыбалась удача. У поэтов XVIII века гораздо лучше получались пародии на эпос. Никто, кроме специалистов, уже в XIX веке не читал “Генриаду” Вольтера, а его шутливая “Орлеанская девственница” – и ныне живое литературное явление. Так же обстоит дело и в русской поэзии.

Существовали разные мнения и о том, что может быть темой эпоса, и о том, как его писать. Тредиаковский, скажем, считал, что сюжет эпической поэмы должен быть непременно взят из античной мифологии. Он стремился точно воспроизвести античный гекзаметр средствами русского языка (тогда как Ломоносов, Сумароков и другие поэты той поры предпочитали в качестве русского эквивалента гекзаметра александрийский стих). Так написана им “Тилемахида” (1766), завершившая его творческий путь и навлекшая на него новые насмешки. Екатерина II заставляла своих придворных читать отрывки из этой поэмы вслух в наказание за нарушения этикета и другие мелкие проступки. Правда, последующие поколения были к “Тилемахиде” добрее: Радищев взял строку из нее эпиграфом к своей знаменитой книге, Дельвиг, который сам был мастером русского гекзаметра, находил в поэме Тредиаковского удачные места.

Но большинство русских поэтов искали темы для эпоса в отечественной истории. Кантемир начал (но не закончил) поэму “Петрида”, а младший современник Ломоносова, Михаил Херасков, в своей пользовавшейся большим успехом “Россияде” воспел взятие Казани Иваном Грозным. В этом ряду находится и поэма Ломоносова.

Две первые части “Петра Великого”, посвященные началу Северной войны – посещению Петром Архангельска и Соловецкого монастыря, осаде и взятию Шлиссельбурга, вышли в 1761 году и были встречены довольно холодно. Сумароков, разумеется, написал злобную эпиграмму – “эпитафию”: