Более тысячи лет люди, населявшие территорию будущего парка Нью-Форест, ладили с живущими здесь лошадьми и, заботясь о них, выпускали в лес свиней, когда начинали осыпаться желуди. Свиньи любят желуди не меньше, чем лошади, – и способны есть что угодно без вредных для себя последствий. Местные жители обычно выпускали в лес несколько сотен свиней, чтобы те успели «убрать» желуди прежде, чем до них доберутся кони. Такие партнерские взаимоотношения существовали в Нью-Форесте по меньшей мере тысячу лет.
Однако в 2013 году свиньи не справились со своей задачей. Желудей было столько, что их не смогло уничтожить даже удвоенное свиное поголовье.
Лошади ели желуди и погибали.
При всем разнообразии растительной пищи, которой питаются дикие кони – кустарником на американском Западе; прибрежной травкой на южном Атлантическом побережье; корой деревьев в конце зимы; приморской чиной на острове Сейбл, – кажется странным, что эти животные не развили в себе способности есть желуди. Вы скажете, что в худшем случае они могли бы приобрести инстинкт, запрещающий им есть плоды дуба. Однако этого не произошло. Причина может оказаться довольно простой: большую часть своей 56-миллионолетней эволюционной истории дубы и кони почти не пересекались друг с другом. Дубы не росли там, где паслись лошади, a если все-таки и росли, то в небольшом количестве.
Такое положение дел изменилось, когда льды оставили большую часть Европы[153]
. Широкие дубравы распространились на северную часть континента. Подобное происходило и в Северной Америке. Дубы – деревья необыкновенные. Возникнув давным-давно на территории будущего Китая[154] в дни существования суперконтинента Пангеи, эти растения еще не были готовы выживать во многих существовавших тогда экосистемах, однако некоторые виды их достаточно медленно распространялись по планете. (Повесть о том, как дубы изменили мир, заслуживает отдельной книги. Во время «золотого века» североамериканских лошадей дубы соседствовали с ними, однако число их было невелико. Но когда лед растаял, эти деревья распространились повсюду[155].)Около 14 млн лет назад в Ашфолле насчитывалось по меньшей мере двадцать различных видов лошадей. Неподалеку оттуда были обнаружены и окаменелые ветви дуба, свидетельствующие о существовании там этого дерева. Однако ученым известно, что подходящие для него условия продержались недолго. Вспомним слой селитры – рудяк, обнаруженный сразу над слоем, содержащим останки многочисленных лошадей (и одного дуба), и указывающий на некое «значительное засушливое событие», пользуясь словами Майка Ворхиса.
После этой засухи в Ашфолле осталось всего пять видов лошадей – и ни одного дуба.
Однако после таяния льда дубы появились в большом количестве. Они просто «рванули на север», как выразился Билл Стривер, биолог и автор книги «Холод» (Cold)
Для лошадей ядовиты не только дубы. Крылатки белого клена, или псевдоплатана – широко распространенного дерева, – вызывают часто фатальную миопатию, дистрофическое поражение мышц. Американская хурма становится причиной колик; робиния вызывает сердечную аритмию; черемуха виргинская и черемуха поздняя приводят к смертельному отравлению цианидом. Лошади быстро приспособились к жизни на открытом пространстве, однако внезапное распространение лесов оказалось слишком серьезным фактором.
Распространение смешанных дубовых лесов, вероятно, стало одной из экологических перемен, повлекших за собой вымирание лошадей в Северной Америке и уменьшение их числа в Европе и отдельных частях Азии. Токсины способны нанести лошадиному организму ужасные повреждения даже в том случае, если животное переживет отравление желудями. У беременных кобыл, например, может случиться выкидыш, что существенно ограничит количество рождающегося молодняка.
Британский археолог Робин Бендри относится к числу тех крупных ученых, которые считают, что не охота, а именно климат и обусловленные им экологические изменения сыграли роль в исчезновении лошадей в Америке и сокращению их количества в Европе. «Мы уходим от гипотезы “блицкрига”, однако она словно окаменела в научной литературе, и ее трудно сдвинуть с места. Мы считаем, что было много нюансов, что нужно говорить о естественном увеличении и сокращении количества животных, об изменении условий обитания», – сказал мне Бендри, напомнив, что история жизни в Европе в те 5000 лет, что последовали за концом плейстоцена, известна нам крайне отрывочно, так что трудно сказать что-то определенное.