Лошадь над городом

Они пошли по дорожке к беседке. В беседке пахло сухим тленом, по дощатому рассохшемуся полу бегали рыжие муравьи, в щели между досками лезла редкая трава.

— А если покататься на лодке? — спросил он. — Около воды прохладнее.

Мария Гавриловна слабо кивнула и первой пошла к пруду. Там Корзунов подождал, когда Мария, раскачивая лодку, пройдет и сядет в нос, тогда снял цепь и, став одной ногой на корму, сильно оттолкнулся.

Лодка, шурша бортами о траву, скользнула от берега, выскочила на чистую воду и закачалась, Корзунов вставил уключины, поднял со дна весла и неумело, ударив вальком себя по руке, сделал первый гребок. Лодка шла толчками среди рыжеватой куги и раскрытых кувшинок, от каждого удара весел на воде оставались нанизанные одно на другое подвижные кольца, какие-то птицы чертили у самой воды.

— Почему вы такой неразговорчивый? — спросила Мария Гавриловна.

Корзунов не ответил, весло вырвалось у него из руки, холодные ломкие брызги ударили ей в лицо.

— Простите, — он смутился, полез в карман, достал чистый носовой платок. Наклоняясь, сорвался со скамьи, лодку затрясло.

— Ну вот, еще не хватало, чтобы мы с вами очутились за бортом, — недовольно сказал он.

Катались долго, над водой появились стрекозы, они едва заметно перебирали прозрачными крыльями, а когда подлетали, то Мария каждый раз видела, как в их огромных шаровидных глазах вспыхивают и гаснут искры.

Идя назад по дорожке к дому, она спросила:

— Скажите, а правда, что вы участвовали в заговоре против губернатора и что вам поручили стрелять в него?

Он недовольно пожал плечами.

— У вас руки до сих пор мокрые и в ряске, — сказал и, снова достав платок, протянул ей.

Мария Гавриловна слышала от подруг, что мужчины иногда делают это для того, чтобы иметь возможность взять потом женскую руку в свою и поцеловать, Но Корзунов подождал, когда она сама вытрет ладони и вернет платок, после чего неожиданно весело кивнул.

Он уехал странно, ночью, не предупредив и не попрощавшись. Она слышала, как заржала лошадь, Трофим вполголоса сказал ей: «Балуй! Люди спят!» — и повозка укатила.

Посошанск, куда она приехала хлопотать о школе, встретил ее кривыми неширокими улицами, гулом тележных колес на булыжных мостовых, гомоном воробьев, устраивающих драки на базарной площади, пестрой ленивой толпой, текущей вдоль рядов с ранними яблоками, синей картошкой, зелеными горами лука и укропа. Проехав базар, пролетка повернула на главную улицу, такую же неширокую, мощенную красноватым камнем. Дома здесь были одноэтажные, беленые, с железными, крашенными в зелень крышами. Между домами тянулись заборы, через них свешивались зеленые кисти сирени, а за ними, как свечи, поднимались тополя. Гостиница, в которой она остановилась, оказалась небольшой, двухэтажной, номер, который ей отвели, помещался на втором этаже, и поэтому из окна был виден низкий, утопающий в пыли и тусклой зелени город. Горбатились железом и черепицей крыши, в садах курчавились абрикосовые деревья и яблони, сквозь зеленую листву поблескивали водоемы, на их поверхности белыми платками плавали утки.

Мария Гавриловна сполоснула из кувшина над синим эмалированным, стоящим в углу на табуретке тазом лицо и руки и вышла в коридор попросить, чтобы принесли в номер завтрак. Коридор был темный, с окном в дальнем конце, освещенный посередине желтой, низко прибитой к стене керосиновой лампой.

Растоптанной ковровой дорожкой дошла до лестницы, на зов ее снизу поднялся коридорный в черном сюртуке и красной косоворотке, выслушав, кивнул.

Попив чаю с калачом и сахаром, Мария Гавриловна вышла на улицу, спросила, где здесь уездная управа, и, отыскав ее невдалеке от базара, вошла через широкий, с двумя низкими, пузатыми, облупленными колоннами, подъезд внутрь.

— Вы к кому, барышня? — спросил ее старый, толстый, с одышкой, краснолицый швейцар. — Земского нет. Придется обождать. Сюда, пожалуйста.

Она прошла в грязную, с потертыми одноцветными и темными обоями комнату для просителей и остановилась около деревянной блестящей лавки. Окно было тусклым, с засиженным стеклом, пол, недавно покрашенный казенной красною краской, но уже побитый, а у дверей даже истертый. Мария Гавриловна села на скамью и стала читать журнал.

Вошел средних лет, с нечистым, пятнами лицом, офицер, узнав, что начальника нет, недовольно пожал плечами, заметив Марию Гавриловну, постоял некоторое время, словно в нерешительности — не заговорить ли? Что сказать не нашел и, оглянувшись на нее еще раз, покинул комнату.

Земский начальник пришел скоро, но за ним в комнату ввалилась и целая толпа посетителей, поджидавших на улице. Говоря на ходу: «Со всеми, со всеми разберемся. Ждать, ждать надо. Видите, вас сколько!» — он прошел в свою дверь, следом за ним туда же пробежал секретарь. Стали вызывать. Мария Гавриловна долго не догадывалась сказать секретарю, кто она такая и что тоже ждет, и потому раньше ее прошло человек десять, по большей части мужиков, судя по их возгласам жаловавшихся на нечестную раскладку повинностей и на обманы при расчетах за работы, выполненные на помещичьих землях.