Лошадь над городом

Все дальнейшее каждый видел по-своему. Диспетчер видел, как на экране сблизились, соединились две отметки — желтая точка корабля и лифт. Как одна из точек — лифт — осталась на месте, а другая — корабль с капсулой — начала движение, сходя с орбиты и удаляясь. Видел, как точка погасла на одном экране и вспыхнула на другом и как, достигнув отметки нужной дистанции, исчезла; она только что светилась, приближаясь к тонко намеченной на выпуклой поверхности экрана отметке взрыва, и вдруг погасла, растворилась в слабом блеске стекла, не оставив после себя даже крошечных золотых пылинок послесвечения.

А на экране самого большого телевизора в зале бледный, освещенный слабым светом корабль все еще удалялся, постепенно уменьшаясь в размерах. Потом изображение увеличилось, — переключали диапазон, — вдруг яркая вспышка, желтые струи испаряющегося металла — брызги, короной во все стороны, — медленное угасание, только черное небо и четкие, расположенные в виде геральдических гербов, звезды.

Это же видели сотни тысяч жителей планеты. Все люди планеты, кроме тех, кто не нашел в себе сил смотреть на последние минуты человека, с чьим именем связывали будущее.

Он умер в полдень, и друзья, те, кто работал вместе с ним, решили похоронить его так, как хоронили в старину. Они пришли все одетые в черное, и простой деревянный гроб был тоже покрыт черным, подняли тяжелое нелепое сооружение на плечи и понесли за город. Случайные прохожие, люди на резиновых бешено мчащихся лентах, дети, гуляющие около изогнутой, прозрачной, припорошенной пылью стены города, с удивлением смотрели на невиданное зрелище. Они вынесли гроб за пределы города, отошли от прозрачной стены и начали рыть яму. Им никогда не приходилось в жизни рыть ямы, и желтые комья земли, осыпаясь то и дело, уничтожали сделанное. Но им удалось все-таки вырыть яму, и они стали долго опускать в нее деревянный ящик, а когда он лег на дно, стали бросать туда желтые комья земли и бросали до тех пор, пока последний черный островок — пятно материи на гробе — не исчез. Потом они забросали яму доверху, сровняли ее, и каждый подумал, что после первого же весеннего ливня вся равнина превратится в озеро коричневой жидкой грязи и никто уже никогда не сможет отыскать могилу. Они ушли только тогда, когда багровое дымное солнце коснулось горизонта и в прозрачной стене, окружающей город, вспыхнули радужные голубые вечерние круги.

Это был единственный день, когда ими не было произнесено его имя.

Он умер на рассвете, и урну с пеплом унесла Мария. Она повторила путь, которым они однажды уже прошли. Вагон подвесной дороги остановился на берегу моря. Прижимая урну к груди, она начала подъем. Она снова шла к вершине горы, все к той же вершине, — тропинка над обрывом, внизу неподвижные ватные комочки облаков... Подул ветер. Волосы били в лицо, они сыпались в глаза, она, боясь выпустить урну из рук, поднималась все выше и выше, пока наконец не достигла устья пещеры. Тонкий, доносящийся из нее шум — звук падающей воды, — на этот раз она услыхала его совсем отчетливо. Вошла в пещеру, ноги вязли в песке. Пока глаза не привыкли, шла на ощупь, несколько раз ударилась о стену, затем шум воды стал совсем рядом — в темноте показалось голубое облачко: родник снова жил — падающая вода светилась. Внизу, на дне ямы, которую вода выдолбила в камне, кружились и расходились в стороны белые прозрачные пузыри. Она нашла рукой на уровне груди выбоину в стене, высыпала пепел в воду и осторожно поставила урну. Она долго сидела около воды — они вновь были одни, — сидела до тех пор, пока в тишине не послышались шаги. Это ходил отец. Она встала и тихо, чтобы не мешать ему, удалилась.

Люди умирают много раз, и каждого умершего все хоронят по-своему...

И снова стальная камера, снова пульт, тяжелой глыбой нависающий над людьми, слепые глаза экранов и безумные огоньки ламп...

«Как странно, как будто за эти годы ничего не изменилось, — подумала Мария. — Только за главным пультом уже не он. Он верил, что счет пошел на недели... А прошли годы... Все было: и пустая комната в музее, и могильный камень, и дымящаяся лошадь...»

Тишина и холод медленно заполняли зал, гул голосов замолк, Мария почувствовала тошноту.

Пол качнулся и стал стремительно уходить из-под ног. Острая боль вошла в уши, в обнаженный мозг уперся острием гвоздь. «Мы тонем», — подумала она.

— Можно, я выйду?

Человек, сидевший на месте Бугрова, не поворачиваясь, кивнул и показал рукой на дверь, окрашенную в красный цвет, — дверь в его кабинет, — последние годы он уходил туда и сидел там один.

За дверью — тяжелой и холодной — мягкие, упавшие назад кресла и громадный, во всю стену, экран. Он вспыхнул, из его молочной голубизны выступила картина поля, руины дома, холм.

Холм уменьшился, уплыл в угол, поднялись окружающие поле башни и острые пламенные иглы света на них.