Лошадь над городом

— И все шло как задумано, и быть бы этому чиновнику во дворцах и славе, как вдруг, не доходя десяти верст до Петербурга, слон съедает гнилое яблоко и умирает... Я хочу сказать только одно, — неожиданно закончил Бронислав Адольфович, — история коварна обычно именно в тот момент, когда человек готовился праздновать победу, она подставляет ему ножку.

— Ну нет, это не тост! — зашумели новоканальцы. — Тост должен быть веселым. За победу!

— Ура! Ура! Ура!

Крикнув три раза, они продолжили поглощение вин и закусок, и тогда Згуриди решил, что настало время вытащить заветную бутылку.

— Армянский, тридцатилетней выдержки! — провозгласил он и встал, покачиваясь. Электрический свет в глубине бутылки вспыхнул солнечным огнем. Легкий стон был ему ответом.

— По капле, по капле! — все не опустошенные еще рюмки вмиг опустели. Стали искать пробочник, но оказалось, что все пробочники унесли официанты-математики.

— Я сейчас, — пробормотал Згуриди и, шатаясь, вышел в коридор. Идти искать ресторан было делом долгим, и он постучал в дверь соседнего номера. Дверь немедленно и резко открылась. В проеме стоял сухонький старичок в пижаме, со страдальческим выражением лица. Забыв, что из этого номера стучали, Згуриди показал старичку заветную бутылку.

— Не найдется ли у вас... — и он сделал рукой жест так, словно выдергивал из нее пробку.

— Зачем вы не даете мне спать? — простонал старичок, горько поморщился, но вынес нож, в котором кроме двух лезвий, пилок и шила был еще и пробочник.

— Разве можно так шуметь, ведь ночь, — с прежней болью сказал он, наблюдая, как Згуриди ловко тянет пробку из прозрачного бутылочного горла.

— Не сердись, дед. Сегодня у нас такой день. Можем же мы один раз в жизни. Нет? Ведь что в ней видишь хорошего? — В голове у завсектором плыло и пылало, несся какой-то мусор — брошенная когда-то в Баку подруга юности, алчная дура Бронислава Адольфовна, коварная Шурочка, с которой, конечно, надо было держаться совсем не так... Он вытащил пробку, свинтил ее со стального винта, отдал нож старичку и, почему-то решив называть его на «вы» и «мальчиком», закончил:

— Мальчик, что вы понимаете в жизни, мальчик. Дайте мне точку опоры, и я переверну всю отрасль. Ждем народный контроль. Если копнет... У-уу! Ни слова, — он приложил палец к губам, довольно твердо повернулся, двинулся по коридору к директорскому номеру, и вдруг, еще не войдя в него, удивился тишине, царившей теперь за дверью. Толкнув ее, он вошел.

То, что увидел завсектором, заставило его сразу же протрезветь. Он увидел немую сцену, которую можно было целиком перенести в бессмертную гоголевскую комедию: за столом, открыв рты и разведя руки, сидели новоканальцы, сидел, высоко подняв руководящие брови, директор, правая рука его была в воздухе, пальцы держали вилку с кусочком балыка, посреди комнаты стоял Иванов и, беззвучно шевеля губами, пытался что-то добавить к уже сказанному.

— Ч-что т-тут случилось? — проговорил пораженный завсектором.

— Случилось... А ну, повторите, — мертвым голосом сказал директор и только теперь нашел в себе силы опустить балычок.

— Это не наш город. Чертежи не наши... — внятно вымолвил Иванов.

— Какие чертежи?

— Вся папка, которую мы получили из библиотеки. Это не Посошанск. Компьютер ошибся. Это Борисолебск, линза с водой обнаружена под ним. Про это писали даже газеты. Только что пришла новая папка — под нами одна глина...

В минуту больших несчастий люди ведут себя по-разному. Суровые сыны Скандинавии часами сидят, соблюдая молчание, экзальтированные жители Ближнего Востока бьют себя в грудь и выкрикивают проклятия; в Тибете, чтобы уйти от горя, когда-то занимались самосожжением; в древности скифы, опустив в могилу вождя и насыпав над могилой курган, предавались буйному веселью.

Новоканальцы повели себя иначе: пряча глаза разговаривая шепотом, они, один за другим, стали одниматься и выходить в коридор.

Но не успели они образовать там смущенную толпу, как одна из дверей в коридоре распахнулась и оттуда, пятясь спиной вперед и с усилием таща за собой огромный чемодан, вышла Нина Павловна. Пораженные новоканальцы расступились, давая ей дорогу.

— Нина Павловна, это вы? Здесь? В такой час? — растерянно произнес Неустроев, который сам когда-то ухаживал за бойкой секретаршей.

Нина Павловна, увидев знакомых и побледнев, еле вымолвила:

— А что?

— Но почему чемодан?

— Купила... У иностранца... Вот, пришла забрать.

— В два часа ночи? — продолжал, ничего не понимая, Неустроев.

— Не ваше дело, — Нина Павловна понемногу начинала приходить в себя.

Чемодан снова поплыл вперед, но тут из него, как на грех, донесся слабый человеческий стон.

— Там кто-то есть! — сказал жестокосердный Иванов. — Ему нечем дышать.

Кто-то нагнулся к чемодану, кто-то его толкнул. — Оставьте мой чемодан! — выкрикнула Нина Павловна.

Но было уже поздно, чемодан покачнулся, колесики жалобно взвизгнули, и японское изобретение рухнуло набок. Из глубин его донесся глухой крик:

— Спасите!