Лошадь над городом

— Одно утешение, это конец мучений, на которые обрекли его, — шепнул мой спутник и незаметно сжал мне кисть руки. Но на нас не смотрел никто, глаза всех собравшихся были прикованы к столбу, около которого люди в сером уже заканчивали привязывать осужденного. Ему вставили в рот кляп, завязали за ушами тесемки, затем один поднял высоко над головой факел, помахал им, раздувая слабое пламя, и прикоснулся факелом к основанию поленницы. Ночью прошел слабый дождь, а костер сложили с вечера, жидкий смоляной дымок слабой змейкой взвился вверх, и тотчас помощники палача забегали, разнося огонь по кругу. Дрова занимались плохо, густой дым то закрывал тонкую фигуру осужденного, то она вновь становилась видимой. Пламя, набрав силу, поднялось и коснулось края желтого балахона, вспыхнуло пропитанное серой полотно, свалился с головы и вспыхнул на лету колпак.

В огонь бросили вязанки хвороста, пламя как выстрел взвилось кверху, его изогнутый язык охватил столб и желтую человеческую фигуру, она извивалась, привязанный к столбу в последний раз рванулся и уронил голову. Толпа свистела и выла, я заткнула уши, старик рядом с нами весь вытянулся вперед, тощая куриная шея его удлинилась, маленькая головка дрожала, он задыхался, взмахивал руками и что-то кричал, но то был не крик, а петушиный клекот. Прогоревшие дрова рухнули, сноп искр взвился в белое рассветное небо. Толстуха опустилась на колени, ее рвало. Помощники палача уже ворошили железными крючьями уголья, стражники и монахи выстраивались в каре, снова вынесли крест.

— Как это ужасно, — помню, что я почти лежала на руках у моего спутника, — зачем я попросила вас взять меня сюда?.. Кто он? Разве можно отнимать жизнь за слова? Что он говорил?

— Он утверждал, что мир не таков, каким кажется, — что земля шарообразна, а луна вытянута, как дыня. Что солнце не огонь, а жидкость. Отвергал пришедшего и уповал на того, кто не придет никогда, — рот художника скривился в усмешке. — Надо полоть семена, пока из них не выросли побеги раздоров. Слава богу, святая церковь стоит на страже. Забудьте все, что видели сегодня. Идемте, пока вас не хватились дома.

Мы взялись за руки и начали пробираться сквозь толпу, часть людей уже ушла, часть старалась приблизиться к столбу, чтобы потрогать уголья, потому что прикосновение к ним утоляет боль в сердце и вылечивает болезни кожи.

Солнце вставало над крышами домов, крыши загорались красным и зеленым — это светилась в солнечных лучах толедская черепица, покрытая плесенью, все последние дни ночью шел дождь.

Входя в узенькую, изогнутую, как мавританская сабля, улочку, мы снова увидели впереди себя незнакомца с мальчиком. Он шел неторопливо, глубоко задумавшись, происшедшее на площади словно не коснулось его, мальчик на его руках продолжал спать.

Час сиесты в этот день в нашем доме, в доме дона Кеведо, остался незамеченным: отец провел его на хозяйственном дворе, отдавая распоряжения слугам, — крестьяне привезли на ослах запас нового вина в бурдюках, и его надо было принять и разместить. В патио работал художник, ведь он был приглашен на время для того, чтобы написать мой портрет. По дому разносились выкрики слуг, помогавших разгружать поклажу, мерные вздохи животных, шарканье ног — в подвал сносили бурдюки.

На этот раз ему удалось уговорить меня надеть темно-зеленую юбку с широким поясом и бледно-желтый глубоко вырезанный лиф со шнуровкой, убрать волосы под сетку и надеть на руку обруч-браслет. Я сидела на жестком стуле с прямой спинкой, остроконечные носки туфель шевелили ворс брошенного под ноги баскского двухцветного ковра, в левой руке я вертела веер.

Художник морщился — что-то ему не удавалось.

— Не надо было нам ходить на площадь, — сказала я‚ — не думала, что это будет так ужасно. Особенно эта толстая баба, которую вырвало совсем рядом. Я так и не смогла уснуть. Недавно мы ходили с отцом в порт, там прибыл корабль, на котором привезли выкупленных из магрибского плена. У всех такой вид, какой был у того несчастного, когда его вели на площадь. Их взяли в плен, когда король пытался отбить у мавров крепость. Вообразите: сперва они тонули на кораблях, а потом — тюрьма и колодки. Я чувствую, что заболею. Неужели людям мало земли и они должны плавать по этому ужасному морю?