Лошадь над городом

Художник пожал плечами, я догадалась, что он хотел сказать. Он хотел сказать, что в плен людей, которых я видела, привело не море, а жадность — на корабли, отправляющиеся в набеги на Магриб, нанимаются те, кто хочет разбогатеть, грабя мавританские селения или пуская ко дну корабли купцов, плывущих вдоль африканского побережья. Но он сказал другое. Он сказал, что вчера вечером, чтобы не уснуть и встретить меня в городе в назначенное время, вышел за городские ворота. О том, что там произошло, он рассказывал так подробно, что я представляла себе каждый его шаг. Он умел рассказывать так же ярко, как писал картины. Горячее оранжевое солнце шло на закат, оно заливало перечным светом степь с выгоревшей травой и бурьяны, которыми зарос ров у стены. В нем между пыльных серых камней бегали, отбрасывая длинные тени, ящерицы с закрученными, как у собак, хвостами. Я представила себе этих ящериц. Внезапно ему показалось, что легкое облачко закрыло небо, он поднял глаза и увидел, что там летит, приближаясь к городу, темный предмет, клуб дыма шарообразной формы. Не долетев до городской стены, он вспыхнул изнутри лиловым пламенем, померк, стал прозрачным и исчез, растаяв в воздухе. «Что бы это могло быть? — подумал он. — Или это мне все показалось?» Перекрестившись, он торопливо ушел, а дома, при последних оранжевых лучах, падающих во двор из окна, набросал на запасном холсте степь, холмы, коричневые и безлесые, яркое вечернее небо, два белых пятнышка — хижины пастухов, их он успел заметить в степи и запомнить, — но тут свет, падавший из окна, стал недостаточным для работы, он оставил картину незаконченной и, дождавшись полуночи, вышел на улицу. Я задержалась, он ждал меняпочти два часа, а остаток ночи, вплоть до этого злосчастного рассвета, мы гуляли по безлюдной Пласа Майор. Собаки сопровождали нас.

— Итак, вы не ответили мне, — спросила я, когда он кончил, — что вы думаете о безумцах, которые пускаются, бросив родной дом, в рискованное плавание?

— Я думаю, что их ведет или порок, или высокая страсть.

Скрипнула дверь, и из внутреннего покоя во дворик вошли мой отец дон Антонио Кеведо и высокий сутулый человек в плаще, в котором мы оба сразу узнали незнакомца, что утром стоял невдалеке от нас на площади.

— Познакомьтесь, — сказал отец, обращаясь к незнакомцу, — это моя дочь, а это художник, который любезно согласился прервать работу во дворце над портретами трех придворных и пишет ее. — Затем он добавил, обращаясь уже к нам: — А это мой гость, он путешественник, пришел в наш город издалека, чтобы просить содействия в задуманном предприятии.

— Содействие — это чересчур слабо сказано, — хмуро добавил гость и поклонился, — заступничество — будет вернее. Я не совершил ничего противозаконного, но из двух королевских дворов Европы меня уже изгнали с позором. Мы вступили в такое время, когда даже предложение открыть к славе государства новый материк можно истолковать как злой умысел.

— Что же за материк вы хотите подарить нам? — улыбнувшись, спросила я.

— Материков, насколько мне известно, четыре, и все они уже открыты, — сказал художник.

— Благословенную землю, где круглый год произрастают злаки, а песок в ручьях большей частью золото. Где люди ходят нагими и только по несчастью не знают истинной веры. Я служил на кораблях их величеств королей Испании и Португалии двадцать лет.

— Вашего сына согласилась взять на год хорошая семья, он не почувствует отсутствия отца и матери... Мой дом будет пока вашим домом. Думаю, король занят, и он поручит ваше дело Совету по делам Индий. Вам нужно будет сейчас выйти со мной в город, я покажу, где находятся учреждения, которые будут последовательно рассматривать ваше ходатайство... Государство не любит торопиться... Кстати, где похоронена ваша жена?

— Она умерла в Марселе, когда мы всей семьей направлялись сюда. Последние деньги пошли на ее похороны. Настало время, когда мне все чаще приходится посещать места, где делают последние остановки мои товарищи по плаваниям. Вот и здесь я хотел бы посетить городское кладбище, тут лежат двое из команды нашего корабля, пересекшего Тихий океан.

— Мария не откажется сопровождать вас. Не будем мешать, мы оторвали их от работы над портретом. До свиданья, сеньор художник!

Она сидела на жестком деревянном сиденье — скамья с прямой спинкой, ладони на коленях, пальцы сжаты. В церкви стоял полумрак и плавал дым тонких свечей. Через витраж в дальней стене под своды вливался разорванный на квадраты свет. По каменным плитам бесшумно бродил сине-, желто-, черный священник. Он приблизился к дону Кеведо и, опустив к его лицу свою чисто обритую голову, что-то забормотал. Дон Кеведо кивнул, встал, они удалились.

Мария сидела напряженно, неловко, чувствуя лотками жесткость дерева. Отец вернулся, священник прежнему шел рядом, что-то бормоча и перебирая юркие белые четки. Отраженный свет над его головой круглился, как нимб.