Лошади моего сердца. Из воспоминаний коннозаводчика

С большим юмором, саркастически, зло и умно разбил меня Буланже. Он говорил, что я неисправимый идеалист и чем скорее откажусь от идеализма, тем будет лучше для меня. «Предположим, что я не прав, что признания и благодарности не заслужить, что все это маниловщина и идеалистический бред, – говорил я, – но ведь есть же у человека понятие о долге. И не есть ли в настоящее время мой долг, зная вашу близость…» – «Знакомство», – поправил меня Буланже. – «…с некоторыми лицами, близкими к Ленину, сказать вам, что вы должны вмешаться в дело спасения коннозаводства и сделать для него то, что сделали уже так удачно для Прилепского завода». Буланже согласился, что я действительно исполняю свой долг перед коннозаводством и, видя такую преданность и любовь к делу, он преклоняется передо мною, но сам с большевиками работать не хочет. Однако он обещал мне подумать и позднее вернуться к этому разговору.

Прошло несколько дней. Я сидел в кабинете. Был тот час утра, когда солнечные лучи заливали ослепительным светом весь кабинет. Я особенно любил этот час: в это время кабинет в прилепском доме, с его колоннами, верхним светом во второй половине комнаты и яркой игрой красок, был особенно радостен и удивительно красив. Буланже, войдя ко мне, прищурил свои близорукие глаза, почти их закрыв, сел в кресло возле письменного стола и, глубоко вздохнув, сказал: «Как хорошо!».

Было действительно хорошо, и мы долго просидели молча. Молчание нарушил он и сказал: «Яков Иванович, у вас большая библиотека по коннозаводству. Отберите мне все, что найдете нужным, чтобы я прочел, ведь я полный профан в вашем деле, и пришлите эти книги мне». Я охотно исполнил просьбу Буланже: отобрал несколько книг, отметил три-четыре журнальные статьи и все отослал наверх, где он и Елизавета Петровна занимали две комнаты.

По вечерам Буланже беседовал со мною о коннозаводстве, я объяснял ему значение племенного дела, почему надо спасти заводы, зачем нужны испытания – словом, был его наставником. Я не спрашивал, для чего ему нужны эти сведения, ибо давно об этом догадался. Очевидно, Буланже хотел уяснить себе хотя бы основы нашего дела, вернее, его народно-хозяйственное значение, а стало быть, думал о моем проекте и либо готовился способствовать ему, либо сам подумывал о его осуществлении. Он был очень способный ученик. В своей жизни я редко встречал более здравомыслящего и талантливого человека, притом умевшего так ясно и четко выражать свои мысли и заострять внимание на нужном пункте. В этом он мне всегда напоминал старика Пейча, с той, однако, разницей, что ум Пейча был менее гибок и в нем не было того блеска, той игры, что характеризовали ум Буланже.

Все письма – а я получал тогда их очень много – я имел обыкновение после прочтения отправлять наверх, к Буланже, так что он, возвратясь с прогулки, заставал их у себя на столе, прочитывал и иногда, не спускаясь вниз ко мне, писал по их поводу свои соображения. Так между нами завязалась своеобразная переписка, так приближался момент выхода Буланже на широкую арену деятельности.

Наступил тот вечер (к сожалению, не могу привести с полной точностью эту историческую дату), когда Буланже вошел ко мне в кабинет, сказал, что он обдумал мой проект создания специального органа, параллельного отделу животноводства, на днях поедет в Москву и передаст Ленину докладную записку о том, что коннозаводство на краю гибели. Буланже предложил мне заслушать черновик записки. Он начал чтение – я слушал его с напряженным вниманием. Это был блестящий документ, написанный живо, убедительно, с цифровыми данными и цитатами из авторитетов. Когда Буланже закончил чтение, я выразил удивление, что он, не специалист, смог так верно осветить вопрос. Мне стало ясно, что такая записка не может не иметь успеха, что Ленин, вне всякого сомнения, обратит внимание на положение коннозаводства в республике и примет меры. Буланже просил меня внести дополнения и изменения в текст, что я и сделал, хотя вся моя работа заключалась в том, чтобы уточнить некоторые коннозаводские положения и кое-где поправить термины. Так в Прилепах родилась идея спасения коннозаводства во всероссийском масштабе, был намечен и выдвинут исполнитель, и гораздо скорее, чем я думал, эта идея, расширенная и дополненная в Москве, претворилась в жизнь.

Вскоре после того как Буланже уехал в Москву, я получил от него письмо самого утешительного характера. Буланже писал, что он виделся с матерью В. Д. Бонч-Бруевича, у него встретил поддержку, записка была прочтена Лениным, одобрена и направлена к Середе.[172] В Народном комиссариате земледелия Буланже был сердечно принят Середой. Павлу Александровичу предложили провести в жизнь мероприятия, которые он предлагал. Он поставил ряд условий: привлечение специалистов независимо от их классовой принадлежности, выделение средств, подчинение непосредственно наркому земледелия и прочие. Условия Буланже были приняты. Со стороны Середы он имел впоследствии неизменную поддержку, но посчитала себя обойденной Фофанова[173] и не простила этого Буланже.