Лошади моего сердца. Из воспоминаний коннозаводчика

От Тулы до Епифани сто тридцать верст, и потому накануне мы совместно обсудили маршрут. По словам Лентяева, дорогу он знал превосходно, везде имел знакомых, поэтому поездка не внушала никаких опасений. Расхвалил он также и свои сани: ковровые, мол, с высокой спинкой, три человека в ряд спокойно усядутся в них. Мы назначили отъезд на девять часов утра. Подъехали сани Лентяевых, и тут нас ждала первая неприятность: ковровые сани оказались старым корытом, где на заднем сиденье могло поместиться никак не более двух человек. Лошади были худы, а в передних санях был запряжен иноходец, мелкий и невзрачный на вид. Взглянув на эти запряжки, контролер Рабкрина буквально завизжал, заявив, что ему собственная жизнь дороже наркомздравовских рысаков и он никуда не поедет! Александров, которого, по-видимому, тоже пугало это путешествие, стал колебаться. Увидев, что все предприятие срывается, и проклиная в душе старого дурака Лентяева, я стал их уговаривать и склонил-таки к поездке. Контролер заявил, что поедет, но с условием, что ему и Александрову предоставят заднее сиденье. Это значило, что я должен примоститься на облучке рядом с кучером. Кое-как усадив их, я забрался на облучок, свесил ноги к оглоблям и ухватился рукой за передок. Впереди, на розвальнях, указывая путь, сидели старик Лентяев с сыном Федосом.

Наконец мы тронулись. Выехали на Епифанское шоссе. Мое положение было прямо-таки ужасно: спину ломило, рука затекла, ногам было больно и каждую минуту я рисковал слететь со своего облучка. Я хотел пересесть в передние сани, но оказалось, что старик Лентяев приложился к бутылочке и клюет носом, а значит, пересадить его нельзя, Федос же такой великан, что не поместится на облучке. Пришлось мне весь день ехать в таком положении, проклиная всех: и контролера, и Лентяева, и Александрова. Я мечтал только поскорее добраться до ночевки. Контролер и Александров, закутавшись в шубы, удобно сидели в санях и, как мне казалось, иногда иронически поглядывали на меня. Ехали мы долго, промелькнуло несколько деревень. Старика Лентяева совсем развезло, и он, склонившись на плечо сына, давно храпел. Федос бодро покрикивал на своего иноходца и иногда оглядывался на нас, чтобы убедиться, что у нас все благополучно. По моим расчетам, мы уже давно должны были приехать на ночевку. Начало смеркаться. Федос, свернувший с шоссе в поисках более короткой дороги, все ехал да ехал. Мне стало ясно, что мы заблудились, и я окрикнул Федоса. Он сейчас же остановился. «Ты что, сбился с пути?» – спросил я, злобно глянув на подлеца Лентяева, который храпел как ни в чем не бывало. «Виноват, Яков-Иваныч, – отвечал Федос, – не потрафил. Хотел было взять напрямик к ночлегу, да и сбился. Ну да авось доедем!». Изругав его на чем свет стоит, я велел ему ехать версты две шагом, чтобы дать передохнуть уставшим лошадям, и вернулся к своим саням. Там смекнули, в чем дело, и начали не на шутку беспокоиться. Контролер оказался отъявленным трусом, упрекал меня и чуть не плакал. Александров угрюмо молчал.

Мы медленно двигались вперед: лошади шли неохотно, понурив головы. Поднялся небольшой ветер, и посыпал снег. Я начал коченеть. Так проблуждали мы часа три. Сколько раз за эти три часа мы останавливались, сколько раз принимались искать дорогу, я потерял счет. Мои седоки окончательно упали духом, и контролер, по его собственным словам, приготовился умирать. Нелегко было и у меня на душе, но я крепился и подбадривал других.

К счастью, ветер утих, снег повалил еще сильнее и потеплело. Дорога стала тяжелой и мягкой, лошади окончательно выбились из сил и едва плелись шагом. Снег был у нас в дохах, за воротниками, в ушах, на шапках, в валенках. Казалось, что мучениям не будет конца. Но всему, как известно, приходит конец, и мы доплелись-таки до какой-то глухой, засыпанной снегом деревушки. Собаки встретили нас дружным лаем, но ни в одной избе не мелькал огонек, деревня словно вымерла. Кое-как достучались мы в одну избу и уговорили хозяина нас пустить переночевать. Лошадей отпрягли во дворе и тут же поставили кормить у саней. В избе было темно, и я попросил зажечь огонь. Мне ответили, что керосину нет, и засветили лучинку. Изба оказалась крохотной; у хозяев были ребятишки мал-мала меньше, меньшой проснулся и закричал. Это был грудной ребенок, очевидно больной, проснувшись, он плакал и кричал не переставая битых два часа. Тут же в избе были теленок, овцы и поросята. Смрад в доме был невыносимый. Контролер посмотрел на часы: было только семь вечера, значит, мы пробыли в пути около девяти часов.