Лошади моего сердца. Из воспоминаний коннозаводчика

Атмосфера создалась очень тяжелая, и надо было либо их увольнять, либо уходить самому. Я уходить не собирался и поручил моему помощнику переговорить с хохлами в последний раз и предупредить их о том, что им грозит. Руденко от имени всех ответил на это отказом. Я пожал плечами и решил действовать: Руденко я перевел на другую должность, остальных приказал уволить – в тот же вечер они пришли с повинной. Я оставил всех на службе, но Руденку в маточники больше не пустил, оставил в Прилепах ведать браком. Это было большим ударом по его самолюбию, но я должен был так поступить, ибо последнее время Руденко брал чересчур много казенного овса. Все же Руденко следует помянуть добрым словом, ибо в деле спасения от гибели Прилепского завода есть и его доля.

Степан Васильевич Посенко был кузнецом, точнее, ковалем высокой квалификации. Это был артист своего дела: художник молотка и наковальни, иначе я его и не называл. Он окончил кузнечную школу при Дубровском заводе и был выучеником знаменитого Березовца. Работы Посенко получали награды на выставках в России и в Париже, и ему было приготовлено место в Дубровском заводе. Когда я организовал Прилепы, то управлявший Дубровкой Измайлов по моей просьбе решил расстаться с Посенко и прислал его ко мне в завод. Здесь он сразу стал получать пятьдесят рублей жалованья, усиленный паек, имел квартиру с отоплением и освещением и право держать корову, птицу и свинью. Человек он был аккуратный, трезвый, хороший семьянин. Семья у него была небольшая: две девочки и мальчик. Его жена, Марья Фёдоровна, была очень милая женщина и замечательная хозяйка. К моменту революции семья уже имела достаток, да и после революции не обеднела. Посенко был отличный работник, труженик большой, деньжонки у него не переводились. Я разрешил Посенко купить рысистую кобылу и обещал покрыть ее Эльборусом, с тем, однако, что после этого я ее перепродам. Это была, так сказать, награда за его примерную работу в заводе. Посенко купил кобылу за двести пятьдесят рублей, а перепродал я ее через три месяца за тысячу. По моему совету он добавил денег и купил домик в Туле, куда переехала его семья. Дом купил очень удачно, а главное, вовремя, ибо старшая дочь, Шурочка, поступила в городе в школу. Посенко был человек мягкий и добрый, работал прилежно, лично мне особенных неприятностей не доставил, хотя одно время и заблудился и принял участие в бунте хохлов. Своим благосостоянием Посенко, конечно, обязан прежде всего себе самому, трезвости и трудолюбию, но и я способствовал ему в покупке дома, в операции с кобылой и в других делах. Вот почему меня так удивляет, что когда я попал в беду и оказался в Тульской тюрьме, он не пришел меня навестить и, зная, что я голодаю, даже не прислал корки хлеба! Быстро забываются прежние благодеяния.

Иван Павлович Марченко заведовал электростанцией, которая была связана с водопроводом. За десять лет у него не было ни одного дня простоя – лошади всегда имели воду и свет. Как никто, Марченко умел в самое тяжелое время, когда нигде ничего не было, достать и нефть, и керосин, и все необходимое для своей станции. Только потому, да еще по традиции – как старого служащего – я его и держал, ибо бандит он был порядочный и давным-давно следовало его не только уволить, но и посадить. Марченко был интересный тип: получил специальность в имении моего отца в Касперовке, где его отец служил слесарем. Его братья и сестры также служили у нас в херсонских имениях. Иван Павлович знал дела нашей семьи, почему и считался своим человеком, у меня он прослужил около двенадцати лет. Марченко был светлый блондин, невелик ростом, сухощав, курнос и некрасив. Однако слесарь он был замечательный: мог не только разобрать и собрать, но и починить любую машину, начиная от паровика и кончая простой косилкой. Знал он также электрическое дело, превосходно вел свою станцию. Механизмы – вот где была его стихия. Он починил часы, делал для моей дочки Танечки механические игрушки – словом, руки у него были золотые. Но, как говорила Ульяна, его кума, голова у него была дурная! Марченко пил, и пил много. Пьяницей в настоящем смысле слова его назвать было нельзя, но и от Общества трезвости он был далек. Во хмелю был буен, бил свою несчастную жену и так скандалил, что иногда мне самому приходилось его унимать. Отсюда и все его беды: он пропивал много денег, а семья у него была громадная. К тому же Марченко был нечист на руку: не раз у него пропадали инструменты, продавал он и части от машин и дважды умудрился собственноручно обокрасть вверенную ему станцию. Но я щадил его детишек, жену, да и привык к нему. Меня Марченко по-своему любил, что не мешало ему писать на меня доносы.