Читаем Лоскутная философия (СИ) полностью

Долго я верил в право "стыда" как в правду. Но вдруг постигнул: "совесть" неложна, нужно считаться с максимой Бога, даже непонятой; "стыд" же надо презреть как ложь. Толпы судят собой, не Богом. Здесь не так Павлово: "Мудрость мира сего сумасшествие перед Богом" (1 Кор. 3, 19), как здесь точнее Тертуллианово: "Crucifixus est Dei filius, non pudet quia pudendum est, et mortuus est Dei filius, prorsus credibile quia ineptum est, et sepultus ressurexit, certum est quia impossibile". ("Распят Сын Божий - не стыдно, ибо внушает стыд, умер Сын Божий - требует веры, ибо нелепо, и погребённый воскрес - правдиво, ибо чудесно").

Это убило стыд, уничтожило. Факт Голгофы всё опрокинул, сделал обратным; все представления изменили полярность, минус стал плюсом. Те, кто казнил Христа, мнили: гонят преступника, - но в реальности распинали они свою мудрость и добродетели, кои Бог, сойдя, ниспровергнул.

Стыден суд этики и её представления о "благом" и "достойном", "добром" и "нужном", "злом" и "негодном". То, что считают "злом" люди, - "благо" для Бога. Если распят Бог "стыдною" смертью, словно преступник, - значит, всё ложь. Стыд в обществе означает честь в Боге.


36

Скоп безучастен к сложным вопросам, их как огня бежит. Стоит в книге ли, в фильме, пусть очень редко (фильм есть коммерческий упрощённый продукт) и в музыке проявить себя сложным мыслям и чувствам, люди зевают либо досадуют.

Почему мы не думаем, как попали в ад? Жизнь течёт в полудрёме. Всё, что грозит трудом наших высших способностей, избегают, разводят и оскопляют; лишь микродозы дух наш усвоит. В моде пустейшие сериалы, пошлые песни, наш отпечаток.

Так мы слабеем. Изо дня в день. Ментальный дар сводим в нети. Если прав Дарвин и эволюция всё ж была, возможна ре-эволюция. Вдруг пошёл процесс? Вдруг от высшего устремляемся вновь в ничто? Знать хочу: перед смертью кто-нибудь думал, что жил, как сор? Все проблемы на смертном одре вернутся и станут жуткими. Ненаученный отвечать на них промолчит.

А ответ меж тем нужен.


37

Пошлости. "Никогда ни о чём не жалейте...", - эту вот пошлость как бы поэта меряют пошлым "а..." в полный пошлый рот 'Aскова, сходного пошляка.


38

Субстрат любви есть истерика, проявление без границ. Толстой возражает: я полюблю вас, будете лишь "добрыми". А известно: чтобы стать "добрым", надо пройти фильтр этики. Что пройдёт его, станет "добрым", сбитым под норму. Ну, а какая норма сегодня? Внешность, квартира, должность и деньги. Вот "добро". На всё прочее "подобревшая" вот такая любовь вдруг слепнет.

По хорошу люб или по милу? То есть, иначе, Love, Liebe, `Ai, Amor истерична или "добра"?

Взять Бога. Божья Любовь "добра" ли? Нет, истерична. Бог то казнит нас, то награждает. Даст одному вид, статность, власть и богатство плюс долголетие - а другому ночлежку, хвори, уродство. Бог изумляет нас до обиды. Но Он нас любит.

О, любовь истерична!


39

Рушенье тварности в человеческой сущности - это бой с грехопадным модусом мысли и с языком его, чётким ясным до рвоты. Тварь не дождётся, чтоб я уважил право на ясность. Слава неясному, честь невнятному. Вам безоблачное "добро"? Мне - тёмное беспросветное зло.


40

Подумать, так сериалы, полные пустословия, смысловой чепухи, лжи, скверны, торгашества, суть отстойники колобродных (либо же "блудных") атомов Эпикура - той самой дури, что, встав в руинах падшего рая, чудилась истинным и единственным бытием.


41

В евангельях есть неброские, скромные с виду мысли, блёкнущие меж пафосных, громогласных, рвущих на части м'aксим "уйдите, чада ехидны" или "верблюда в игольном 'yшке". Но эти скромные вроде мысли - крайне трагичные, полные устали произнесшего, сознававшего, что ничто из Его слов не примут. Вот из тех мыслей: "Марфа! заботишься, суетишься о многом, а ведь одно лишь нужно" (Лук. 10, 41).


42

"Страдание - вот что нас возвышало. Стояние душ в невзгодах, что холят крепость, их трепет при виде гибели, их терпение, претерпение, понимание тайн несчастья, всё, что давало им глубину, рост, образ, ум и величие, - всё подарено нам в страданиях, под учительством мук. В нас тварь с творцом воедино: в нас есть материя, лом, грязь, хаос; сходно в нас демиург, гром молота, божество, День Седьмый. Вы сознаёте, что сострадаете только "тварности" в человеке, тому, что должно быть сформовано, переломано, сожжено и очищено, - да, тому, что страдает необходимо и что должно страдать всё равно?" Ф. Ницше.


43

"Кстати, танцовщице платят совсем не за то, что милая, а ей платят за то, как пляшет, - рек некий умник и взбеленился: - Слушать по буквам: да, не за прелести, а за то, как танцует".

Вот стиль брезгливого восприятия профи нас, бестолковых. Ибо мы требуем от искусств глубинности, кроме только лишь техники. Профи нам говорят: "Прочь сопли! знаем, как делать! мы ведь учились, н@х! а ты - кто такой?!"

Они знают, как делать. В них вшиты схемы, как надо делать. Схемы им мнятся подлинной жизнью, и даже истиной.

Перейти на страницу:

Похожие книги

1. Щит и меч. Книга первая
1. Щит и меч. Книга первая

В канун Отечественной войны советский разведчик Александр Белов пересекает не только географическую границу между двумя странами, но и тот незримый рубеж, который отделял мир социализма от фашистской Третьей империи. Советский человек должен был стать немцем Иоганном Вайсом. И не простым немцем. По долгу службы Белову пришлось принять облик врага своей родины, и образ жизни его и образ его мыслей внешне ничем уже не должны были отличаться от образа жизни и от морали мелких и крупных хищников гитлеровского рейха. Это было тяжким испытанием для Александра Белова, но с испытанием этим он сумел справиться, и в своем продвижении к источникам информации, имеющим важное значение для его родины, Вайс-Белов сумел пройти через все слои нацистского общества.«Щит и меч» — своеобразное произведение. Это и социальный роман и роман психологический, построенный на остром сюжете, на глубоко драматичных коллизиях, которые определяются острейшими противоречиями двух антагонистических миров.

Вадим Кожевников , Вадим Михайлович Кожевников

Детективы / Исторический детектив / Шпионский детектив / Проза / Проза о войне
12 великих трагедий
12 великих трагедий

Книга «12 великих трагедий» – уникальное издание, позволяющее ознакомиться с самыми знаковыми произведениями в истории мировой драматургии, вышедшими из-под пера выдающихся мастеров жанра.Многие пьесы, включенные в книгу, посвящены реальным историческим персонажам и событиям, однако они творчески переосмыслены и обогащены благодаря оригинальным авторским интерпретациям.Книга включает произведения, созданные со времен греческой античности до начала прошлого века, поэтому внимательные читатели не только насладятся сюжетом пьес, но и увидят основные этапы эволюции драматического и сценаристского искусства.

Александр Николаевич Островский , Иоганн Вольфганг фон Гёте , Оскар Уайльд , Педро Кальдерон , Фридрих Иоганн Кристоф Шиллер

Драматургия / Проза / Зарубежная классическая проза / Европейская старинная литература / Прочая старинная литература / Древние книги