Лотта Ленья. В окружении гениев

— И все же она потом дважды ходила на спектакль — и каждый раз утверждала, что театр не для нее. Она могла бы стать подходящим персонажем для нашего Брехта.

СЦЕНА 3Падение города Махагони —

Лейпциг, март 1930 года

«Не так я себе это представляла», — предчувствуя недоброе, думает Лотта, когда они с Куртом приходят на площадь перед Новым театром в Лейпциге, где группа подозрительных людей громко скандирует: «Бойкот! Не смотрите этот спектакль!»

— Боже мой! Кто бы мог подумать, что нас ненавидят.

— Давай тихо пройдем мимо, — шепчет Курт, — пока нас не узнали.

— Мы что, боимся, что ли?

— А что ты предлагаешь?

Она смотрит на орду, в которой добрых пятьдесят человек. Что-то не дает ей, сгорбившись, проскользнуть мимо, как это, похоже, намерен сделать Курт. А ведь он так гордится новым «Махагони», который теперь не просто зонгшпиль, но даже более серьезное произведение, чем «Трехгрошовая опера». В этот раз Курт писал для профессиональных певцов, не слишком заботясь о Лотте. Она празднует собственные успехи и может не особенно вникать в трения Брехта и Курта. А они становятся заметными. Вязкая масса взаимного недоверия теперь липнет даже к тем, кто крутится в атмосфере каждого из них. К личным разногласиям прибавлялось еще и то обстоятельство, что им приходилось искать компромисс за компромиссом, чтобы новую постановку допустили хотя бы до премьеры. Предыдущие заслуги мало чем могли помочь — настроение в стране изменилось. Из-за всех этих обстоятельств никто не удивился, что Брехт решил не присутствовать на премьере. Но во время поездки Лотте все же его не хватало. Они с Куртом дали бы ему говорить, а сами подмигивали бы друг другу, как заговорщики. Вместо этого в тесном купе стало ясно, как мало общего у них осталось. Им еще удается сглаживать довольно частые размолвки забавными ласковыми словами и оскорблениями общих врагов, но надолго ли? С тех пор как Курт идет по жизни с опущенными глазами, а Лотта гордо смотрит вперед, их взгляды почти не встречаются. Она не собирается смотреть в пол даже ради этих коричневорубашечников. Эти парни и без того слишком заняты распространением своего яда, чтобы замечать что-то еще. И даже если Лотта обратит на себя внимание, они не решатся напасть на Вайлей с кулаками.

С другой стороны площади к ним спешат родители Курта. Между ними все уже решено. К ним обоим у Лотты больше нет претензий. Не теперь, когда они наконец принимают Лотту и даже улыбаются, глядя на ее смешные гримасы, которые она корчила на семейных фотографиях.

— Отвратительные люди, — неодобрительно смотрит мать Курта на толпу. — Давайте побыстрее зайдем внутрь! Я не хочу их больше видеть.

— Давайте, — говорит Лотта.

Они беспрепятственно добираются до зала, где занимают места в первом ряду. Когда гаснут лампы на стенах, Лотту охватывает беспокойство, которое она обычно испытывает только на своих выступлениях. Она оглядывается вокруг и обнаруживает, что несколько возмутителей спокойствия сидят в зрительном зале. Напряжение перекрывает тишину. Но Лотта надеется, что семье Курта дадут с нескрываемой радостью посмотреть премьеру.

Она не хочет видеть его родителей в неловком положении. Всего неделю назад Лотта стала свидетелем того, как кто-то из группы мужчин бросил в шею стоящего перед ней человека огрызок яблока. Они обзывали этого человека грязным евреем.

Лотта чуть не рассмеялась, когда тот спокойно сказал, что он истинный католик. Идиоты. Но от каждого такого происшествия у нее перехватывало дыхание, особенно когда она видела полные ненависти лица атакующих: «Еще ты нас будешь учить. Не с такими кривыми ногами и поросячьими глазками».

От удивления она онемела. И никто из прохожих не защитил жертву. Но потом Лотта смогла дать отпор. Два дня назад, когда смотрела в кинотеатре «Ватерлоо» Карла Груне, она услышала, как перед началом фильма группа домохозяек позади нее говорила, что все евреи должны уехать в Палестину. Улыбаясь, она повернулась к горланящим женщинам:

— Дорогие мои, если все евреи исчезнут, вам скоро не на что будет ходить в кино. Не останется ни единого режиссера, как этот.