Лоуренс Аравийский

Лично я чувствовал себя вполне свежим и бодрым, и ненужная задержка раздражала меня. То, что Зейд сидел совершенно без денег, являлось для меня великолепным предлогом, чтобы поехать вперед одному. Это было вполне безопасно, ибо в такую погоду ни один турок или араб не высовывал носа наружу, и дороги были в моем безраздельном распоряжении. Я забрал у Серджа и Рамейда их четыре тысячи фунтов и, выругав их трусами, какими они в действительности не были, отпустил их и уехал.

На заходе солнца снег перестал падать. Мы шли вдоль реки и увидели бурую колею, идущую по противоположному холму, по направлению к деревне. Я хотел пересечь ее, но меня ввела в заблуждение тонкая кора, которой подернулись лужи, и я провалился под лед (который резал, как нож) и так глубоко зарылся, что стал опасаться, что мне придется провести всю ночь, увязнув до половины в мерзлой тине или, пожалуй, и совсем не вылезть из нее, что означало медленную смерть.

Водейха, эта понятливая верблюдица, отказалась идти в болото и, стоя в недоумении на твердой полосе, спокойно смотрела на мой полет в грязь. Все же я, при помощи уздечки, которую все еще держал в руках, старался заставить ее подойти поближе. Затем сразу откинулся назад в хрустящую трясину и, отчаянно цепляясь руками, схватил ее за шерсть лодыжек. Она испугалась, отпрянула назад и этим движением вытащила меня. Мы с ней поползли дальше вдоль по руслу на безопасное место и перешли там, после того, как я с опаской сел в воду и смыл налипшие комья зловонной тины.

Дрожа, я снова стал подыматься. Мы дошли до пригорка и спустились к основанию правильного конуса, вершина которого, как бы увеличенная стеной старого замка Монреаль, величественно выделялась на ночном небе. Морозило, и почва была твердой, сугробы снега, высотой в один фут, лежали по обеим сторонам тропинки, идущей зигзагами по холму. Сверкающий лед отчаянно хрустел под моими голыми ногами, когда мы подошли к воротам, и я, для достойного вступления, взгромоздился на терпеливую спину Водейхи и сел в седло. Я немедленно раскаялся в этом, так как только благодаря тому, что я пригнулся к ее шее, я избежал удара о камни свода, когда она рванулась, перепуганная этим странным местом.

Я знал, что ишан Абд эль-Маин должен был еще находиться в Шобеке, и уверенно проехал вдоль безмолвной улицы, озаренной светом звезд. На перекрестке меня кто-то окликнул хриплым голосом, Я спросил, где находится Абд эль-Маин, и мне ответили, что в доме управителя.

Подъехав туда, я крикнул. Дверь распахнулась, и в клубах повалившего оттуда дыма появились темные лица, разглядывавшие меня. Я дружески поздоровался с ними, говоря, что я приехал, чтобы съесть барана с хозяином. Один из рабов осветил мне каменные ступени, ведущие к входным дверям, и провел меня между множеством слуг сквозь извилистый коридор, заливаемый водой через худую крышу, в крошечную комнату. Там на ковре возлежал Абд эль-Маин. У меня дрожали ноги, и я опустился возле него. Пока я стягивал с себя вещи и развесил их сушиться перед огнем, он отыскал мне плащ. Затем Абд эль-Маин хлопнул в ладоши, чтобы поскорее подали ужин.

Он объяснил мне, что с ним тут двести людей, и у него совершенно нет ни провианта, ни денег, а посланные им гонцы к Фейсалу застряли в снегах. На это я, также хлопнув в ладоши, приказал принести мои седельные мешки и поднес ему в подарок пятьсот фунтов до получения им денежной помощи. Казалась забавной моя причуда поехать зимой одному с тяжелым грузом золота.[60] Но я повторил, что Зейд, как и он, находится в крайней нужде.

Спустя час он удалился. Я завернулся в ковры и крепко заснул.

Утром я встал с раскалывающей череп головной болью и заявил, что должен ехать дальше. Двое людей должны были отправиться со мной, хотя все говорили, что нам не удастся добраться в тот же день до Тафила.

Все же я считал, что погода не может быть хуже, чем вчера, и мы осторожно скатились по тропинке в равнину, через которую тянулась римская дорога с упавшими верстовыми столбами, носившими надписи славных императоров.

С этой долины сопровождавшие меня два труса убежали к своим товарищам на дворцовый холм. Я продолжал продвигаться, то слезая, то опять садясь на верблюда, так же, как и накануне, хотя в этот день дорога была еще более скользкой.

Пошел дождь и промочил меня, а потом подул сильный, холодный ветер и обледенил мою мокрую одежду.

Мне стоило колоссальных усилий сделать три первых поворота. Водейха, которой надоело бродить по костлявые колена в совершенно бесполезной белой массе, начала заметно ослабевать. Все же она прошла еще несколько шагов, как будто бы только для того, чтобы поскользнуться на краю тропинки. Мы оба упали с высоты 18 футов и ушли на один ярд в сугроб мерзлого снега. После падения она встала на ноги и стояла тихо, вся дрожа.