Лоуренс Аравийский

Бэкстон и его люди выступили в середине дня, а я отложил свой отъезд до вечера, наблюдая, как мои люди грузили на тридцать вьючных верблюдов шесть тысяч фунтов пироксилина. Бэкстона мы нагнали к утру.

Ночь мы провели в Вади-Гадаф. Следующий день не отличался от предыдущего, — мы опять с упорством осилили сорок миль. Третий день являлся последним перед взрывом моста. Утром мы увидали Муаггар, место нашей засады.

Мы настойчиво подвигались вперед. С юга показался турецкий аэроплан, пролетел вдоль нашей колонны и исчез впереди, в направлении Аммана.

В полдень мы с трудом добрели до Муаггара. Мы разослали людей в окрестные деревни, чтобы разузнать новости. Они вернулись с вестью, что нам не везет. Три турецких отряда, числом в сорок человек, провели минувшую ночь в трех деревнях, соседних с большим мостом, в деревнях, границы которых мы неминуемо должны были пересечь.

Мы наскоро устроили совет. Аэроплан мог нас заметить и не заметить. В худшем случае это вызвало бы усиление охраны моста, чего я не слишком боялся. Турки сочли бы нас авангардом отряда, совершившего третий набег на Амман, и, вероятно, предпочли бы сконцентрировать свои войска, чем разбрасывать их. Люди же Бэкстона являлись великолепными бойцами, а он еще раньше разработал замечательные планы. Успех казался предрешенным.

Но возникло сомнение в ценности моста, вернее — в том, во сколько английских жизней он нам обойдется, и насколько их число будет соответствовать запрещению Бартоломью иметь потери.

Люди Бэкстона не могли бы рассеяться после взрыва, как стая птиц, и найти сами обратную дорогу в Муаггар, В ночном сражении некоторые из них были бы отрезаны и могли погибнуть. Нам пришлось бы дожидаться их, что могло бы нам стоить еще больших потерь. Весь урон мог составить пятьдесят человек, а я исчислял ценность моста менее чем в пять. Его разрушение могло настолько устрашить турок и привести их в такое замешательство, что они оставили бы нас в покое до 30 августа, когда наша длинная колонна выступит в Азрак. Сегодня было уж 20-е. В июле опасность казалась серьезной, но сейчас она уже почти миновала.

Бэкстон согласился со мной. Мы решили отказаться от нашего замысла и немедленно двинуться обратно.

Наши люди были разочарованы, услыхав о перемене. Они горячо верили, что план будет выполнен полностью.

Желая выиграть хотя бы то, что мы могли, я послал всех старшин, чтобы они распустили преувеличенные слухи о нашей численности и рассказывали бы о нашем приходе, как о рекогносцировке армии Фейсала, намеревающейся с новолунием штурмом занять Амман. Прослышав о нас, турки пришли в ужас. Их кавалерия ринулась вперед. Пустые жестянки из-под мяса, которыми была усыпана вершина горы, и глубокие следы огромных автомобилей, изрезывавшие склоны долины, подтвердили бессвязные рассказы поселян. Не пролив ни капли крови, мы добились задержки врага на неделю. Разрушением же моста мы бы выиграли две недели.

Мы подождали, пока сгустились сумерки, и выступили в Азрак, лежавший в пятидесяти милях. Наступила светлая, лунная ночь. Мы двигались вперед до бледного утра.

Через два дня пути, выбившись из сил, мы добрались до Азрака.

Там мы отдыхали в течение двух дней. На третий мы пустились в путь в Баир.

Оттуда я решил поехать с броневиками в Абу эль-Лиссан, ибо в Баире Бэкстон находился между испытанными друзьями и мог действовать без моей помощи.

Джойс, Доуней и Юнг рассказали, что все идет чудесно. Действительно, приготовления закончились, и Джойс уехал в Каир, а Доуней — в ставку главнокомандующего, чтобы рассказать Алленби о наших успехах и о неукоснительном осуществлении его плана.

Наши дрязги

Судно, пришедшее из Джедды, привезло почту из Мекки. Фейсал развернул «Эль-Кибелла» (газету короля Хуссейна),[65] и с ее страниц на него взглянул королевский указ, гласящий, что дураки называют Джафар-пашу командующим войсками арабской северной армии, тогда как даже нет такого чина и вообще нет чина выше капитана в арабской армии, в рядах которой шейх Джафар наравне с другими лишь выполняет свой долг.

Король Хуссейн, узнав, что Алленби представил Джафара к отличию, опубликовал свой указ, не предупредив о нем Фейсала. Он намеревался этим досадить северным городским арабам, сирийским и месопотамским офицерам, которых король презирал за распущенность; в то же время он боялся их образованности. Он знал, что они сражаются не ради его господства, а ради освобождения своих областей, чтобы самим управлять ими, и жажда власти непреодолимо охватила старика.

Джафар заявил Фейсалу о своей отставке. Его примеру последовали наши дивизионные офицеры и штабы, с полковыми и батальонными командирами. Я упрашивал их не обращать никакого внимания на причуды семидесятилетнего, отрезанного в Мекке от мира, старика, величие которого они сами создали. Фейсал же отказался принять их отставку, указав, что приказы о производстве были изданы им, и что указ оскорбляет его одного.