Ловец акул

— Грешно, я думаю, все, что бессмысленно. В том числе и ебаться.

— В том числе и вообще все, — сказал я.

— Начинаешь понимать, — она осторожно, словно проверяя, не навредит ли ей это, засмеялась.

В общем, как-то мне с Сашей повезло. Всякая любовь — разная, не бывает двух одинаковых. И всякая несет в себе свою правду. То, что было у нас с ней, никогда бы не заменило мне того, что я испытал с Зоей, но и наоборот — тоже. А самое главное открытие, совершенное в темной, теплой, пропахшей пылью и нашим потом комнате было вот в чем: я еще способен любить, способен любить сильно и даже способен любить без страха.

Красотища, не? Еще как.

Каждую свободную минуту я думал о неуютном, неспокойном и не очень чистом Сашином доме. О том, как я приду туда, наколю героином Лапулину бабулю, выдеру бабулину внучку, а потом буду лежать, успокоенный и усталый, а она будет жалеть меня в своей холодной, рассудочной манере.

А под утро, думалось мне, я усну, убаюканный какой-нибудь интересной историей о том, как оно все в мире на самом деле.

Нет, ну, эта любовь, она всегда была с оттенком грусти, но и грусть нужна тоже, и без нее никак, что бы Саша об этом ни думала.

Теперь мне кажется, что ее сделало такой ожидание, предчувствие какой-то беды, невозможность жить с тем, что у нее все хорошо, но это закончится.

В этом смысле белая полоса куда неприятнее черной, потому что обе они имеют финал.

Вот, ну ладно, харе уже про любовь. Давайте про войну!

Короче, однажды Марк Нерон исчез. Арина сказала, что понятия не имеет, где он. Тогда я решил поговорить со Светой.

Сел перед ней на корточки, заглянул в ее, но совершенно Марковы глаза.

— Где папа, не знаешь?

Я страшно разволновался, прям не на шутку.

Света склонилась ко мне и на ухо прошептала, что папа играет в прятки, но я с ним в одной команде, поэтому он хочет, чтобы я его нашел.

— А как мне его найти? — спросил я.

Света посмотрела на меня, моргнула, нахмурилась, словно я идиот.

— По названию деревни и номеру дома, — ответила она. — Сейчас я вам скажу, дядя Вася.

Она закатила глаза, словно дельфийская Пифия, и провозгласила:

— Глиньково. Дом двадцать семь.

Арина выглядела удивленной. Я спросил:

— А тебе он ничего не сказал?

— Ничего. Как и тебе. Зато додумался сказать пятилетнему ребенку.

Но в каком-то смысле Марк Нерон был, как всегда, прав. Я имею в виду, пиздючку никто не воспринимает всерьез, менты ее колоть не будут, даже если вдруг она проболтается подружке в песочнице, ничего страшного тоже не случится.

Кроме того, дети относятся к секретам ответственнее взрослых, по себе знаю.

В общем, в тот же день я выехать к Марку не мог, у нас на завтра был запланирован налет на казино. Сашу я предупреждать не стал, она девочка умная, сама разберется, а лишние разговоры ни к чему.

Значит, завтрашней ночью сел в тачку и поехал. По карте получалось, что деревенька эта где-то под Волоколамском. Малюсенькая, с хренову душу, домов на десять, из которых пять — заброшенные. Добирался я до нее часа два, последние полчаса на мерине ехал по кочкам и грязюке, по отличной дороге в пару к дураку.

Рассветало. Я вдруг почувствовал, как сжалось все внутри — вспомнился Вадик, чернобыльские рассветы, его кровь на ржавом ноже.

Меня продрала совершенно беспощадная дрожь от мысли, что все опять как-нибудь так сложится: я нажрусь, кинусь на Марка с ножом. То есть, часть меня, конечно, понимала, что я дрыщ, и Марк меня отправит в нокаут в любом состоянии. Другая часть при этом заходилась в панике. Я представил, как убью Марка, и как буду с этим потом жить. Прям каждый день и прям до самой смерти.

Ох, Вадик, ох молодец. Подловил все-таки, скотина.

Меня так вело от страха, мне так сжимало горло этим злым предчувствием, что я быстренько ширнулся, вылез из машины и упал во влажную от росы траву, густо-зеленую, пахнущую детством.

Смешно, конечно, заброшенная деревня в зоне отчуждения, где я убил Вадика, почти изжила из меня воспоминания о другой деревне, живой и дедовой, которую мы с Юречкой так любили. И вот они возвращались, подернутые героиновой дымкой.

По буйной траве путешествовали насекомые, яркие божьи коровки, большущие жуки, крошечные, едва заметные букашки. Где-то далеко заголосил петух, на весь мир зашелся, хрипло и с надрывом.

Почему они орут? Жалко я у дедушки так и не спросил, а он уже умер.

Саша-то, наверное, и не знает.

Стебли травинок щекотали меня по носу, надо мной носились быстрые тени птиц, вжух — и нету ее нигде, и чистое небо опять.

Вдалеке виднелись яблони и вишни, растущие у домиков, позади меня — темный, беспокойный лес.

Если так прикинуть: ну рай земной же.

Я все-таки думаю, хоть мы и настрадались за свою историю, что в раю — русская природа. Мне почему-то так кажется. Не хочется экзотики никакой, пальм, знаете, и золотых цветов. А чтобы вот огромное поле, и дальний лес, и где-то журчала бы речка.

Тяга у меня была неожиданно сильная, от головокружения небо ходило ходуном, и я не знал — ручеек шумит, или это в голове у меня. Перевернулся, сдул с одуванчика его одуванчиковых детей. Весь костюм в траве извалял, но не пожалел ничуть.