Ловец акул

Решение это созрело у меня довольно давно, но как бы отдельно, я его не замечал, а оно росло.

Я должен был отправить Сашу и Марка за границу. В тот момент, когда я, наконец, произнес это для себя, вслух, в пустой машине, я вдруг пожалел, что оформил отцовство на Марка, что он носит мою фамилию.

Сколько гемора будет с документами, да и к ни к чему это все было, раз я ему буду не отец.

Мне нужно было, даже необходимо было не только отправить их за границу, но и расстаться с ними в подлинном, в реальном смысле. Чисто конкретно, мне нужно было их кинуть.

Но я предпочитал об этом так не думать.

Я не хотел страданий для Саши и для нашего сына. Куда легче отпустить человека, когда он жив. Ну и вообще, со мной они никогда не будут в безопасности. Вот я приеду, к примеру, на день рожденья Марка, и случится какой-нибудь пиздец. Кому это нужно?

До меня вдруг дошло, что для тех, кого я любил, у меня всегда получалось сделать хорошо и даже идеально лишь одну вещь — исчезнуть. И только эта вещь была моим женщинам полезна и нужна.

Теперь у меня была семья, хорошая семья, я ее любил. И лучшее, что я мог сделать для своей семьи по-прежнему упиралось во все то же самое. Я должен был уйти от них, чтобы они прожили другую, счастливую жизнь. Ну, да, без меня, не вопрос. Но и без моих похорон, без страха, без трагедий.

У меня еще был шанс устроить все правильно.

Я приехал домой, Саша открыла мне дверь и приложила палец к губам.

Спит, значит, мелкий.

Я сказал:

— Вы едете в Антверпен.

— Что? — спросила она тихо.

— Не сейчас. Надо еще недвижимость там какую-то прикупить, документы, опять же, обставим все по первому классу.

— Вася, — сказала она. — Для начала объясни мне, зачем нам ехать в Антверпен?

— Ничего. Там будешь писать свой диссер, а сюда приедешь защищать. Или там в универ устроишься, а? Начинай-ка учить бельгийский.

— Не существует бельгийского языка. В Бельгии говорят по-французски и по-фламандски. Фламандский — диалект голландского языка. В Антверпене говорят на нем. Вася, — добавила она терпеливо. — Ты не объяснил, зачем нам ехать в Антверпен.

Мы так и стояли в коридоре. Я боялся разбудить Марка и говорил очень тихо.

— Потому что мы расстанемся с тобой, — сказал я. Саша и бровью не повела.

— А почему мы расстанемся с тобой?

— Потому что я люблю тебя. И я люблю Марка.

— Какое совпадение.

— И я хочу для вас нормальной жизни.

— А ты поинтересовался об этом у меня? Логично предположить, что у меня тоже есть мнение по этому вопросу.

— Нихуя твое мнение не значит! Ты не понимаешь ничего! В книжках можешь все понимать, а в жизни ничего не понимаешь! Ты можешь умереть, он может умереть! Рядом со мной все умирают! И ты умрешь! Ты меня возненавидишь, когда я умру! Я не хочу, лучше сейчас ненавидеть! Лучше пошла-ка ты нахуй.

Проснулся и зарыдал Марк, Саша подняла вверх указательный палец, мол, секундочку и ушла к Марку, а я остался в коридоре с бешено колотящимся сердцем.

Вечером она пришла ко мне и сказала:

— Как я понимаю, ты все решил давно.

Давно решил, но ничего не знал.

Я кивнул.

— Я вас обеспечу до конца жизни. У вас будет все. Но не люби меня больше, и он пусть обо мне ничего не знает.

Саша смотрела на меня, как на идиота. Потом она сказала:

— Не надо перекладывать с больной головы на здоровую, Вася.

Я так и не понял, что она имела в виду.

Ночью я слушал, как они с Марком дышат, и думал, почему все-таки Антверпен? Почему, например, не Майами? Не Нью-Йорк? Почему не Амстердам? Не Копенгаген?

Да потому, что часть меня, тупая и детская, все надеялась, что, когда вырастет мой Марк, он встретит Неронову Свету, они полюбят друг друга, и у них будет семья, и между нами с Нероном останется что-нибудь, кроме крови.

Тупо это, конечно. А мне оставалось только всеми силами забывать, что у меня есть ребенок, что есть женщина, которую я люблю.

Ну и нормально. В мире всегда что-нибудь такое происходит, Саша сама говорила. Облом на обломе.

Когда я начал заниматься поиском квартиры, Саша не спорила, когда я занялся документами, она сказала:

— Ты делаешь большую глупость.

Но у Саши была чудесная привычка жить своей жизнью и не лезть в чужие дела. И как бы она меня ни любила, не стала бы она в этом копаться, в том, что я для себя открыл. Ну, и в себе.

Если б я ей объяснялся, пришлось бы говорить, что я убил Нерона, но она и так, я думаю, все знала.

С квартирой дело затянулось, с документами тоже все не очень быстро продвигалось, и я почти перестал верить в то, что, в конечном итоге, они уедут. В тот день, когда я увидел Сашин вид на жительство, у меня сердце защемило и все такое.

Ну, бля, подумал я, теперь точно все.

В ту ночь мы с ней так трахались, так кричали, так кусались, словно нам одинаково хотелось ничего друг от друга не оставить.

Потом, снова ласковая, она лежала головой у меня на груди и ничего не говорила. За окном было уже совсем светло.

— Ты все собрала? — спросил я.

— Да, — ответила она и спросила. — А ты обо всем подумал?

— Да, — ответил я.