Ловец акул

— Ему всегда было на нас со Светой плевать. Всегда. Иначе все не получилось бы именно так.

— Уверен, он бы что-нибудь другое выбрал, если бы знал, когда и как все кончится.

Но тогда ты, может быть, не выбрала бы его. Все очень неочевидно в этом сложном мире.

— Спасибо, Вася, — сказала она спокойней. — Что бы мы делали, если бы не ты?

Жили бы, наверное, и жили бы счастливо. Я покрепче обнял ее.

— Да вообще, ты чего, он мне ближе брата стал. Всему меня в жизни научил.

Перед уходом я взял из библиотеки Нерона несколько книжек, Арина не возражала.

Дома меня встретили моя женщина, мой кот и мой сын. Но все для нас четверых, включая Горби, было уже решено. Я просто еще об этом не знал.

Нет, мне не отлилось и не вернулось ничего, я все, как всегда, сделал сам. Сам по себе умница.

Ну, ладно, сначала лучше о том, как жилось-то мне с моим новым маленьким Марком. Я про детей вообще ничего не понимал, то есть, ну, самое странное было, когда кто-нибудь говорил, что у Марка мой нос или Сашины губы. Он, конечно, перестал быть похожим на алкоголика, но даже гладенькие, розовые, милые младенцы все на одно лицо.

Я только про цвет глаз видел — мой цвет, а все остальное в нем казалось странным и несуразным. Почему вообще младенцы так мало похожи на людей? Выглядят, как крошечные беспомощные инопланетяне.

Ну, и заебывать умеют на отлично. Иногда он орал, потому что хотел жрать, иногда у него что-то болело, а иногда он просто орал, хуй пойми почему, что-то ему не нравилось, но что-то загадочное.

Мать говорила, что я в детстве был не подарок, верещал постоянно и засыпал только на руках, либо от усталости. Чаще от усталости.

И хотя Марк оказался поспокойнее меня, все-таки он был моих кровей, и иногда ему что-то въебывалось. Тогда он верещал без остановки. Обалдев от криков, мы вызывали врача. Толстая добрая врачиха говорила, что все хорошо, и даже колик у него нет, если он не голоден, то скучает или хочет спать.

— Так хули ты, блядь, не спишь? — спрашивал его я.

От этого по серьезу можно было поехать головой.

Может, ему снились кошмары? Не знаю, могут ли таким мелким сниться кошмары, и что в них должно происходить.

Как-то, помню, он разорался, а я не спал всю ночь из-за работы и хотел только немножко, блядь, отдохнуть. Надо было ехать спать в гостиницу. Я был вне себя от злости, вышел на кухню, где Саша укачивала Марка, и заорал:

— Если он, блядь, не заткнется, я его сейчас в окно выкину, поняла?!

Саша продолжала укачивать Марка, она глянула на меня, вскинув бровь, в лице совсем не изменилась.

— Все в мире страдание, — сказала Саша, продолжая укачивать нашего сына. — И ничего с этим поделать нельзя.

И мне как-то расхотелось на них орать. Зато я вспомнил, что чуть ее не изнасиловал. Была бы она нормальной, никогда бы не полюбила меня.

В общем, иногда я на мелкого ужасно злился, что вот он такой. В то же время бывали моменты, когда меня тащило от совершенно животной любви к нему. Тогда я ложился рядом и осторожненько, буквально одним пальцем, к нему прикасался.

— Моя радость, — говорил я. — Я так тебя люблю, невероятно люблю. Ты такой удивительный.

Я думал, такое только у мамок бывает, да и то не у всех, но меня прям разбирало, и, когда он хватал меня за палец и крепко его сжимал, я обожал его вдвойне. Он хотел со мной общаться и делал это, как умел.

Меня охватывала тогда страшная нежность, я сам себя в такие моменты не знал и не понимал. Мне было так интересно, что творится у него в голове, как он думает, ведь люди думают с самого начала.

Голова у него была крошечная, и не верилось, что там может мысль поместиться. Саша сказала, что на макушке у него есть такое место, сквозь которое можно пощупать мозг, но делать этого нельзя.

Так что, я очень боялся касаться его головы, трогал только нос и щеки, даже не лоб.

А как такая малявка могла научиться говорить? Что для этого нужно было делать?

Когда Саша писала свою диссертацию, а мы с Марком оставались одни, я совсем не знал, как к нему подступиться. Такое прикольное существо, но хрупкое. Саша сказала, что если его даже встряхнуть — может повредиться мозг. Больше всего на свете я боялся мелкого уронить.

Тогда пизда мне, убью еще одного Марка.

Когда ему было норм, он улыбался. Такой дзеновской улыбкой, ни к кому не обращенной и нездешней. Взрослые редко так улыбаются.

Месяца в два он вдруг улыбнулся мне, когда я спрашивал его:

— Ну, хули? Нормально тебе?

Я сам ему в тот момент улыбнулся, и он сделал то же самое.

А если помру, думал я, запомнит ли он меня? Наверное, нет. Ни как я орал, ни как я улыбался — ничего не запомнит, может, только сны у него какие-то будут, когда он даже станет взрослым, может, я ему явлюсь каким-нибудь незнакомым человеком в кошмаре, или еще в какую роль попаду.

Я часто с ним разговаривал, но больше спрашивал.

— Ну, ты как вообще?

— А ты понимаешь, что ты человек?

— А ты видишь разницу между мной и Горби?

— А увлечения у тебя, например, уже есть?

— А если положить рядом с тобой младенца-девочку, ты просечешь, что это дама?