Ловушка для Золушки

Разве что у этого свидетеля, как и у Жанны, есть свой резон хранить молчание. А почему бы и нет? Когда мне в голову стали лезть такие ужасные и нелепые предположения, Жанна обо всем догадалась и убедила себя, что теперь держит в руках козырь. Но тут я вспомнила о подозрениях Франсуа относительно неисправности газовой трубы. Мне, как и ему, казалось невероятным, что серьезный дефект установки, способный вызвать пожар, мог ускользнуть от внимания Жанны. Значит, изначально труба была подсоединена правильно. Значит, кто-то испортил ее позже.

Поскольку следователи и представители страховой компании пришли к заключению, что это несчастный случай, на трубе не могло быть откровенных следов внешнего вмешательства. Они бы заметили. В нескольких статьях нашлись подробности: прокладка отсыревала в течение нескольких недель, края трубы заржавели. Это предполагало длительную подготовку, кропотливую работу. И у нее есть название: убийство.

Еще до пожара живая намеревалась занять место мертвой! У Ми не было никакого интереса в такой подмене, значит, живой осталась До. Я выжила. Я и есть До. От гостиничного бланка до трубы газовой колонки. Цепь замкнулась, как вычурный овал вокруг моей подписи.

Я вдруг обнаружила, что бог знает сколько времени стою на коленях под раковиной в гостиничном номере, изучая сплетение труб и пачкая свои белые перчатки. Трубы тут были водопроводные, а не газовые, совсем другие, чем на мысе Кадэ, но я, видимо, втайне надеялась, что они убедят меня в абсурдности собственной гипотезы. Я уговаривала себя: это неправда, ты слишком торопишься, даже если подсоединение было сделано по всем правилам, прокладка могла испортиться и сама, без постороннего вмешательства. И тут же возражала себе: но ведь колонку установили всего за три месяца до пожара, такое попросту невероятно, да и, кроме того, никто даже не допускал возможности, что дефект возник позже, все сошлись на том, что он существовал изначально.

Я была в одной комбинации и снова почувствовала, что меня трясет от холода. Надела юбку и порванный свитер. Пришлось отказаться от попытки натянуть чулки. Я скатала их в комок и сунула в карман пальто. Я была в таком смятении, что даже этот непроизвольный жест восприняла как доказательство: Ми наверняка так не поступила бы. Для нее пара чулок ничего не значила. Она просто зашвырнула бы их в какой-нибудь угол.

В кармане пальто я нащупала ключи, которые дал мне Франсуа. Думаю, это была третья милость, которую в тот день мне даровала судьба. Второй милостью был поцелуй – пока я не услышала: «Теперь ты мне веришь?» Ну а первой – взгляд Жанны, когда я попросила ее выписать чек и она вышла из машины. В ее глазах читались усталость и некоторое раздражение, но еще я увидела в них безграничную любовь – и в гостиничном номере мне достаточно было вспомнить ее взгляд, чтобы снова увериться в нереальности тех ужасов, которые я себе навоображала.

В телефонном справочнике значилось, что особняк на улице де Курсель принадлежит мадам Рафферми. Указательным пальцем в мокрой перчатке я пробежала пятьдесят четыре строчки в колонке, прежде чем найти нужное имя.

Такси остановилось перед домом 55: высокие решетчатые ворота, выкрашенные в черный цвет. Часы, которые я завела, выходя из гостиницы, показывали почти полночь.

В глубине каштановой рощицы возвышался белый дом, от которого веяло покоем. Света не было, и ставни, похоже, были закрыты.

Я отворила ворота – они даже не скрипнули, – прошла по аллее между газонами. К замку входной двери ключи не подходили. Я обошла дом, обнаружила заднюю дверь и отперла ее.

Внутри еще не выветрился запах духов Жанны. Я шла из комнаты в комнату и везде зажигала свет. Все помещения были небольшого размера, выкрашены в белый цвет, обставлены уютно и гостеприимно. На втором этаже размещались спальни. Они выходили в холл, наполовину белый, наполовину еще никакой – скорее всего, ремонт до сих пор не закончили.

Первая комната, куда я попала, была спальней Мики. Я даже не стала гадать, откуда мне об этом известно. Все говорило о ней: гравюры, беспорядочно развешенные по стенам, роскошные ткани обивки, огромная кровать под балдахином с муслиновым пологом – когда я вошла, от порыва воздуха из холла он надулся, как парус. А вдобавок теннисные ракетки на столе, фотография парня, прикрепленная к абажуру лампы, большой плюшевый слон в кресле и немецкая офицерская фуражка, нахлобученная на каменный бюст, вероятно, изображающий крестную Мидоля.

Я раздвинула полог кровати, чтобы растянуться на ней хоть на несколько секунд, потом стала выдвигать ящик за ящиком, пытаясь, вопреки ожиданиям, найти хоть какое-то доказательство, что спальня принадлежит мне. Я вытаскивала белье, всевозможные предметы, которые ни о чем мне не говорили, документы, которые я быстро просматривала и бросала на ковер.

Я вышла из комнаты, оставив ее в полном беспорядке. Какая разница? Я знала, что все равно буду звонить Жанне. Я отдам ей в руки свое прошлое, настоящее и будущее, а потом засну. Пусть она сама разбирается и с беспорядком, и с убийством.