Ловушка для Золушки

– К счастью, нет. Но если бы твоя тетя умерла на месяц позже, можешь не сомневаться, До бы с ней познакомилась и получила свой кусок пирога. Ты уже была готова взять ее с собой во Флоренцию, ведь ей так хотелось побывать в Италии.

– А почему ты говоришь, что она настраивала меня против тебя?

– Я ей мешал.

– Чем?

– Откуда я знаю! Она считала, что ты выйдешь за меня замуж. Напрасно ты рассказала ей о наших планах. Да и сейчас мы напрасно о ней говорим. Все, хватит.

Он поцеловал меня в шею, в губы, но теперь я ничего не почувствовала, только замерла, пытаясь собраться с мыслями.

– А почему же ты тогда сказал, что было мило с моей стороны попытаться вытащить ее из спальни во время пожара?

– Потому что на твоем месте я бы оставил ее подыхать там. Ну и много чего другого… Хватит, Мики.

– Чего другого? Я хочу знать.

– Я узнал о случившемся, когда был в Париже. Я не очень хорошо понял, как все это произошло. Навоображал невесть что. Не верил, что это был несчастный случай. По крайней мере, случайный несчастный случай.

Я лишилась дара речи. Он сошел с ума. Он говорил страшные вещи и при этом одной рукой медленно поднимал мне юбку, а другой – расстегивал ворот на свитере. Я попыталась сесть:

– Отстань от меня.

– Вот видишь? Прекрати обо всем этом думать.

Он бросил меня назад на кровать. Я хотела оттолкнуть руку, которая ползла вверх по ногам, но он перехватил мое запястье и больно сжал.

– Отстань!

– Послушай, Мики!..

– Почему ты решил, что это не случайность?

– Черт возьми! Зная Мюрно, нужно быть полным кретином, чтобы принять за чистую монету байки про несчастный случай! Только кретин поверит, что она, прожив три недели на вилле, не заметила, что газовая труба неправильно подсоединена. Ясно, как божий день, что труба была в полном порядке!

Я отбивалась, как могла. Он не отпускал. Сопротивление раззадорило его. Он порвал мне ворот на свитере и только тогда поутих. Заметил, что я плачу и отпустил меня.

Я искала пальто и туфли. Я не слышала, что он говорит. Я подняла вырезки, сложила обратно в папку. Вдруг увидела, что все еще держу в руке ключи, которые он мне дал, и положила их в карман пальто.

Он встал в дверях, пытаясь преградить мне путь, в момент осунувшийся и присмиревший. Я вытерла слезы тыльной стороной руки и заявила, что если он хочет снова меня увидеть, то должен немедленно выпустить отсюда.

– Мики, это же идиотизм! Много месяцев я думаю о тебе. Не знаю, что на меня нашло.

Он стоял на лестничной площадке и смотрел, как я спускаюсь. Грустный, мерзкий, жадный врун. Шакал.

Я шла уже довольно долго. С одной улицы сворачивала на другую. Чем больше я думала, тем путанее становились мои мысли. Боль от затылка по позвоночнику перекинулась на спину. Наверное, я просто слишком устала.

Сначала я пыталась поймать такси, потом просто бродила; мне не хотелось возвращаться в Нейи и встречаться с Жанной. Я собиралась позвонить ей, но поняла, что не сдержусь и спрошу про газовую трубу. И не поверю, если она начнет оправдываться.

Мне было холодно. Я зашла согреться в какое-то кафе. Расплачиваясь, я обнаружила, что Жанна дала мне довольно много денег, их наверняка хватит, чтобы прожить несколько дней. «Прожить» в тот момент означало для меня лишь одно: возможность вытянуться на постели и заснуть. Я бы еще не возражала принять душ, переодеться и сменить перчатки.

Я побродила еще какое-то время, потом зашла в гостиницу неподалеку от вокзала Монпарнас. У меня спросили, есть ли у меня багаж и хочу ли я номер с ванной, после чего дали заполнить бланк. Я заплатила вперед.

Я уже поднималась по лестнице следом за горничной, когда служащий за стойкой окликнул меня:

– Мадемуазель Лои, прикажете разбудить вас утром?

Я ответила: нет, не нужно, – и обернулась, похолодев всем телом. Даже мозг застыл от ужаса, потому что я знала, знала заранее, знала уже давно, знала всегда.

– Как вы меня назвали?

Он взглянул на заполненный мною бланк:

– Мадемуазель Лои. Разве не так?

Я спустилась к нему, стараясь заглушиться старый страх. Такого не может быть, просто «словесный винегрет», долгие разговоры о ней всего двумя часами ранее, просто усталость…

На желтой бумаге я написала: «Лои Доменика-Лелла-Мари, родилась 4 июля 1939 г. в Ницце (департамент Приморские Альпы), гражданка Франции, банковская служащая».

Подпись очень разборчивая: «ДоЛои», в одно слово и обведена торопливым неровным овалом.

Я разделась. Наполнила ванну. Сняла перчатки, перед тем как лечь в воду. Потом с отвращением представила себе, как касаюсь руками своего тела, и снова надела их.

Я двигалась медленно, почти спокойно. Когда доходишь до определенного уровня отчаяния, оцепенение и спокойствие мало чем отличаются друг от друга.

Я уже не понимала, в каком направлении думать, поэтому перестала думать вообще. Мне было плохо и в то же время хорошо, потому что вода была теплая и приятная. Я пролежала, наверное, не меньше часа. Я так и не завела часы, и когда взглянула на них, вылезая из ванны, они все еще показывали три часа дня.