Ловушка Малеза, или О счастье жить в плену необычной страсти, мухах и причудах судьбы

Дело было в марте 1999 года. Бомбардировщики стояли на военных аэродромах заправленные и в полной готовности. Все ждали только приказа подняться в воздух. Тут на форуме любителей мух появилось сообщение от одного из ведущих европейских исследователей журчалок, работающего как раз в Сербии, — всего лишь короткий привет с благодарностью за приятное общение на последнем конгрессе. Никакой политики. Он просто написал, что сидит в ожидании бомбежки. И еще пожелал всем удачи в жизни. Все. На следующий день посыпались слова сочувствия от его друзей из других стран, и какое-то мгновение казалось, что мы действительно "одна семья". Но уже на третий день проявился один из настоящих тяжеловесов в нашей отрасли, работающий в Смитсоновском институте в Вашингтоне, и написал, что должен, черт возьми, быть хоть какой-то порядок. И порядок воцарился. Глобальные дискуссии на открытом форуме редко оказываются особенно плодотворными, даже если рассуждают о мухах.

Переписка стала постепенно напоминать жиденький концерт, который иногда удается услышать вечерами ранней весной, когда три-четыре воробьиных сыча насвистывают на большом расстоянии друг от друга, но в достаточной близости для того, чтобы различать границы личного пространства каждого.

Теперь мы довольствуемся тем, что стараемся поддерживать контакты между собой внутри страны. У меня есть два друга, которые знают о журчалках больше, чем я. Пока мне хватает. Как только я нахожу что-нибудь, чем стоит гордиться, я им сообщаю, и они всегда присылают мейлы с поздравлениями и умеренными дозами зависти. Далее имеются другие энтомологи, возможно, не разбирающиеся в мухах, но занимающиеся иными насекомыми, чего часто оказывается вполне достаточно. Они понимают мой восторг. В точности как Фритьоф, Стен, Рене, Харри и все остальные, кто уже умер, но тем не менее всегда рядом.

11. Дерево мух

В местечке Роннебю имелось когда-то огромное дерево, которое еще Линней в свое время называл в рукописях деревом мух. Впрочем, так его называли задолго до Линнея. История этого дерева способна объяснить, почему мы без конца гоняемся за некоторыми мухами и никак не можем их увидеть. Знатоки называют их мифическими существами, используя как термин выражение столь же нелепое, как взятое вне контекста воркование влюбленных.

Итак, мы говорим сейчас о почти легендарных журчалках — крупных и красивых, чьи личинки проживают свои дни в заполненных водой пустотах в ветках кроны, на самой макушке. Искать их можно всю жизнь, настолько они редки.

Дерево мух всегда было одним из самых больших деревьев Швеции, этот тополь черный известен еще со Средневековья, и вплоть до 1884 года он серовато-зеленым кучевым облаком возвышался возле ратуши на берегу речки Роннебюон. Окружность ствола составляла одиннадцать метров, а самой толстой ветки — полновесных пять. У нефтяной цистерны она равна примерно двум. Так что можете себе представить. Дерево было настолько огромным, что местные жители гордились им, как достопримечательностью восточных масштабов — чудом, что изображают на открытках, а потом рассылают их во все концы света. Даже в удаленных приходах каждый знал, что это огромное дерево называется деревом мух. Оно представляло собой целую экосистему. Где-то посреди лавины зелени и веток с целыми стаями галок имелась, например, полость, на дне которой обнаружили то, что стали называть источником. Он наверняка был полон личинок мифических существ, хотя свое название дерево получило не поэтому, а поскольку его широкая крона каждую осень, особенно после дождливого лета, превращалась в облако кишащей тли. На дереве, очевидно, жили один или несколько видов галлообразующей тли, судя по всему маленькими наростами на черешках листьев, а поскольку размах у всего этого был неземной и тли появлялось просто космическое количество, все это с веками приобрело характер ежегодно повторяющегося действа, достаточно необычного и жуткого, чтобы писать о нем в открытках.

К несчастью, в 1882 году одну ветку надломило ливнем, после чего какой-то невежественный городской чиновник вбил себе в голову, что дерево мешает развитию — чего, неизвестно. Одновременно распространился слух, что ствол до самой сердцевины прогнил и от трухлявой громадины необходимо избавиться. На том и порешили. Наточили самые длинные пилы. Слабым утешением, не без примеси откровенного злорадства, можно считать то, что они здорово опростоволосились — ствол оказался абсолютно здоровым, не гнилушкой, с которой можно справиться за обеденный перерыв. У них ничего не получалось. Дерево мух выдержало все. Кроме динамита. На чем история и закончилась. Дерево взорвали динамитом. Ради развития. Увы.