Ложь

— Этого не может быть! — горячо возразил Джонни. — Вероника любит лишь одного человека — Деметрио де Сан Тельмо. Да-да, месье Бело, только его одного, и если из гордости она не простит инженера, и в порыве благодарности выйдет замуж за Вас, то будет глубоко несчастна, а этого я не потерплю! Я смогу отступиться от Вероники и смотреть на нее как на далекую, недостижимую звезду, но я не смогу смириться с тем, что она несчастна, понимая, что другой из себялюбия лишил ее счастья! Вы поняли меня?

— Вы плохо судите обо мне, месье Кастело Бганко, — сухо ответил Бело, — хотя у Вас нет на это никаких оснований! Я никогда не совегшил бы подобную подлость.

— И тем не менее!..

— Вы не пгавы. Если бы все было так, как Вы говогите, я боголся бы по-другому. В моих гуках было огужие посильнее. Я мог бы помешать вашей встгече, вашему газговору, и тем не менее, я сам пгивез ее сюда, отлично зная, что она неизбежно встгетится и поговогит с вами обоими.

— Кто знает, с какой целью Вы привезли ее сюда?

— С одной-единственной: чтобы Вегоника сама выбгала свою догогу. Если она по-пгежнему любит Сан Тельмо, я не стану мешать ей и не стану пгибегать к гъязным, ковагным уловкам, чтобы она стала моей. Но, если она упадет в мои гуки, как чудесный даг судьбы, если она снизойдет ко мне как звезда с небес, я пготяну ей гуки, потому что глупо отказываться от счастья, не пгиняв такой подагок. Человеческая дугь хуже смегтного гъеха, месье Кастело Бранко.

Джонни обессиленно рухнул на диван и неподвижно застыл, словно раздавленный грузом своих мыслей.

— Так Вы говогите, они пошли в пагк? — вежливо спросил Бело, наклонившись к Джонни.

— Да, — тихо ответил тот.

— С Вашего позволения, месье, — откланялся Бело. — Постагаюсь найти их.

— Поступайте, как Вам угодно!

— Как я понимаю, вы собигаетесь уйти с догоги.

— Я отказался от счастья гораздо раньше, — горько усмехнулся Джонни.

— В двадцать лет это легче, чем в согок, но, если будет нужно, я постагаюсь поступить, как Вы.

* * *

— Вероника, Вероника!.. Выслушай меня, хотя бы из сострадания!..

Какая-то неведомая сила привела Веронику к аллее, вдоль которой росли кусты магнолии. Сама не зная, почему, девушка остановилась в нескольких шагах от белеющей во тьме мраморной скамейки, отражающей холодный, лунный свет.

— Между нами все сказано, Деметрио!..

— Нет, Вероника, есть кое-что несказанное, о чем ты не хотела думать и не дала мне сказать, — Деметрио шагнул навстречу жене и закрыл ей путь. — Даже злостному преступнику перед приговором позволено защищаться, — сказал он, глядя на нее с бесконечной, щемящей любовью.

— Я ни к чему тебя не приговариваю!.. Я просто возвращаю тебе свободу, — Вероника боролась с собой, пытаясь сохранить холодный и враждебный вид.

— Вероника, ты приговариваешь меня к смерти!..

— Неужели?..

— Ты отлично знаешь, что без тебя я не стану влачить свою жалкую, ничтожную жизнь…

— Почему же жалкую? Чего еще тебе не хватает для счастья? Ты молод, здоров, богат и обаятелен настолько, что заставил влюбиться в тебя женщину, которую ненавидел и которую никогда не полюбишь…

— Вероника, сейчас я, как нищий, стою перед единственной женщиной, которую люблю больше себя, перед той, что является всей моей жизнью, перед той, которую, боготворя, подвел к алтарю, и которая прогоняет меня. Вероника, я — несчастнейший из людей, ничтожество, жалкий, раздавленный червяк! Я стал таким с тех пор, как приехал в Рио. Ты и обращаешься со мной как с ничтожеством.

— Ты сильно преувеличиваешь, Деметрио, — надменно ответила Вероника, сохраняя холодность, — хотя представляю, как ты будешь теперь страдать, ведь ты привык всегда делать то, что пожелаешь, добиваться всего, что тебе заблагорассудится, успешно претворять в жизнь самые бредовые задумки, играть в свое удовольствие сердцами и чувствами людей, пробуждать любовь в своих интересах.

— Ты жестока, Вероника! — с упреком заметил Деметрио.

— Жестока? — Вероника задумалась. — Пожалуй, да… но это ты научил меня жестокости! Должна признаться, что мне отрадно видеть, как щетинится и извивается твоя гордость перед первой преградой, вставшей на пути.

— Моя гордость — всего лишь подстилка у твоих ног, Вероника. Ты топчешь ее в свое удовольствие, и с каким наслаждением!

— Чтобы этого не было, тебе достаточно уйти от меня…

— Я не уйду, — поспешно перебил жену Деметрио, — даже если ты оттолкнешь меня тысячу раз. Я не оставлю тебя, пока ты не поймешь, что моя любовь к тебе верная, чистая и искренняя. Впрочем, она была такой с первого дня, и с самого начала выдала меня. Я не лгал тебе, не притворялся, что люблю. Я действительно так отчаянно и страстно тебя любил, что тянулся к тебе несмотря на напускной лед моей злости, несмотря на планы мести… Неужели ты не помнишь мои поцелуи?.. Они без слов говорили тебе то, о чем я гордо молчал. В них я вложил всю свою душу и отдал ее тебе. — Деметрио, повесив голову, тяжело опустился на мраморную скамейку и уткнулся лицом в ладони.