Ложь от первого лица

Как муж и сказал, так и правда лучше всего. Лучше, чем комната 101, значительно лучше маски с крысами. Грязное — в мусор, воображению не нужно надевать маску, чтобы смотреть в лицо дерьма. На свалке воображение не погружается в картину, и горло не перехватывает.

— А твои родители собираются сидеть с ним за одним столом. Ладно. Я знала. Я тебе с самого начала говорила, что он отыщет к нам лазейку.

— Мне очень жаль, — повторил мой рыцарь, не пытаясь опровергнуть мою логику. — Но до этого у нас есть еще время, больше месяца. Попытаюсь что-то сделать.

Я открыла окно.

— Я не имела в виду, что этот ужин его рук дело, я не совсем сошла с ума, не смотри на меня так. Я только говорю, что он не просто так приезжает. Ничего не изменилось. Ему что-то нужно. Я уверена. Это не паранойя, я просто знаю.

— Не хочешь выйти из машины? Посмотреть, как изменилась улица.

— Зачем? Тут не на что смотреть. И до того, как это построили, тоже не было. Еще один жалкий домишко.

— И всё-таки, не жалко было ломать? Предприниматели… Они же могли просто надстроить несколько этажей над тем, что было. Дома — это история.

Не жалко? Я осторожно взвесила возможности, как будто мое мнение действительно важно, и меня попросили выбрать между ними: будет дом. Не будет дома. Дом останется стоять, и новые этажи надстроят над старым основанием. Экскурсоводы смогут водить здесь стада туристов, указывать на старое здание и рассказывать сказки: нижние этажи относятся к тому, что было когда-то пансионом Готхильфа. Тут был пансион. Тут был Готхильф.

— Не знаю, — наконец сказала я. Это ты разбираешься в недвижимости и городском планировании. На мой взгляд, тут не было ничего, что стоило сохранять. Так лучше.

Глава 4

Когда мы вернулись домой, я первым делом подошла к компьютеру, но теперь, когда я точно знала, какая информация мне нужна, ее больше не надо было искать: Менахем уже успел прислать мне программу конференции. «Дядю найдешь вечером второго дня на круглом столе в Синематеке. Рахель передает, что, к нашему сожалению, мы не сможем пойти, наши друзья выдают замуж дочку. Мне тоже жаль. Программа очень интересная».

Профессор Арон Готхильф из Куинз-колледжа записан третьим из четырех докладчиков под длинным заглавием «Популярные портреты зла — границы и ограничения его изображения». Позже вечером в малом зале будет показан фильм «Ночной сторож», а в большом — «Бункер». Название выступления профессора также было длинным, учитывая, что в его распоряжении было двадцать минут: «„Первое лицо, Гитлер“ в качестве контрольного примера: блуждания и заблуждения в поисках корней зла».

Последняя докладчица собиралась говорить об «Образовании против вульгаризации — контрольный пример Опры Уинфри»; контрольные примеры двух других выступающих я не запомнила, не уделила им внимания — дата моего контрольного исследования уже была известна.

— Прости, — в который раз сказал муж над моим плечом. — Мама убедила себя, что мы должны отнестись к твоей семье с уважением, потому что это доставит тебе радость. Я как-нибудь постараюсь ее разубедить.

— Твоя мама слишком хороша для этого мира. Семья Брандис слишком хороша для этого мира, — бесстрастно ответила я.

— Ужасно, что нельзя просто пойти туда и закричать, чтобы люди знали, кто этот человек и что он сделал.

— И что тогда будет?

— Не знаю. Его линчуют.

— Ты и правда так думаешь? — вежливо осведомилась я и отъехала на стуле назад, чтобы видеть его лицо, когда он ответит.

— Но это же немыслимо, что ему позволяют делать карьеру из так называемого признания вины. До чего же люди глупы! Как можно дать человеку возвыситься на признании ошибок?!

Я продолжала сидеть, наблюдая, как его лицо искажается надо мной в растущей ярости, как будто змей, извивающийся во мне, сбежал и проник в него.

— Такова жизнь, — спокойно подлила я масла в огонь. — Люди многого не понимают.

— Папа догадывается, что что-то тут нечисто, я уверен, просто он ничего не знает. Если бы он знал…

— С Элишевой всё в порядке, — заметила я. Сестра счастлива, разве не это главное? Она родилась заново. Она его простила. Единственное, к чему она стремится, — вызволить Гитлера из ада.

— Пусть твоя сестра прощает, кого хочет. Это ее право, но я не прощаю!

Я закрыла свой мейл, встала и поцеловала мужа неопределенным поцелуем между бровей. Теперь была моя очередь изображать нашего одноразового психолога:

— Смириться с несправедливостью — это очень больно.

— Дерьмо, — простонал он, когда я отстранилась. — Дерьмо, дерьмо, дерьмо.

— Так, значит?

— Так.

Демонстративным сквернословием и гневным выражением лица он очень напоминал нашего Яхина-подростка. Как бывало когда-то с сыном, мне захотелось взъерошить ему волосы, и так же, как тогда, я воздержалась. Никому не нравится, когда ему ерошат волосы.

— Хорошо, но о каком именно дерьме ты говоришь?