Ложь от первого лица

Он затрудняется с ответом на поставленный мною вопрос из-за содержащейся в нем презумпции виновности. Здесь присутствует юрист, и он, конечно, подтвердит, что такой потрясающий вопрос относится к этапу, когда так называемый преступник уже признал свою вину и ведутся переговоры по пунктам обвинения. Мы же не дети и понимаем, что единственный прямой ответ, который он может дать, сделает невозможным продолжение этого разговора. Ему лично будет очень жаль, так как причина, по которой он обратился ко мне несколько недель назад, заключалась в том, что он искал возможности кое-что сделать. Когда мой очаровательный муж пригласил его сюда, он вообразил, что я — с полным правом — собираюсь потребовать у него объяснений по разным вопросам, таким как, например, почему прервалась связь между ним и моим отцом. В этом, как и в других вопросах, он не снимает с себя вину, тем более что человеческая жизнь по самой своей природе включает в себя вину. Но все что произошло, сложнее, гораздо сложнее, и нам ни в коем случае нельзя ограничиваться поверхностной средой, называемой «признанием». Ему сказали, что Элинор ведет литературную колонку в газете, и, как человек, близкий к литературе, она, несомненно, обратила внимание на тот факт, что, хотя существует литературный жанр исповедь, не существует жанра «признание». Тексты признаний, полученных полицией в ходе допросов, никогда не представляют собой ничего стоящего. Он профессор, и его многолетние привычки трудно искоренить, поэтому мы позволим ему отметить, что вопросы, ответы на которые «да» или «нет», не прибавляют ясности никому из нас. Были ли у Сталина признаки того, что Германия собирается напасть? Да. Были ли евреи на ключевых постах в сталинском аппарате террора? Да и да. Проблема в том, что это «да» на самом деле не обогащает наше понимание и не поможет нам предотвратить какие-либо трагедии в будущем.

Как он упомянул в своей презентации, на которой мы были так любезны присутствовать, за что он очень нам благодарен, великий человеческий вопрос — «почему?»; и на это «почему?» коротких двух- или трехбуквенных ответов нет и не может быть.

В любом случае, ему очень грустно думать, что двое таких замечательных молодых людей как мы, его родственники, видят в нем закоренелого преступника. Он не жалуется, он понимает, что в свете нашей неполной информации, возможно, мы не можем прийти к другому выводу, но он еще не потерял надежды попытаться исправить наше впечатление.

Говорит ли нам что-нибудь имя Ханна Арендт? Если так, то, возможно, нам было бы интересно узнать, что процесс над Эйхманом она назвала неописуемо низким и отталкивающим событием. Что бы мы о нем ни думали, — ухмыльнулся голос, — он не Эйхман, и никто из нас ничего не выиграет, проведя показательный процесс над ним здесь, во дворе.

*

Затененный профиль маски повернулся к Одеду. Говоря со мной, он тоже избегал поворачиваться ко мне лицом. Возможно, он думал, что спор следует вести с мужчиной, а возможно, это была одна из его пародий на учтивость: не смотреть женщине в глаза в присутствии ее мужа.

Итак, голова была повернута к Одеду. Одна паучья нога перекинута через другую. Одно острое колено поднято над столом. Затененная волна седых волос вздымалась над огромным черепом. Рука, взвесив фиолетовый мелок, пришла к удовлетворительному выводу и вернула его в банку. И голос, замолчавший, чтобы оценить наше молчание, усмотрел в нем разрешение и вновь зазвучал в замкнутом пространстве двора:

Если мы готовы обойтись без показательного процесса и выслушать его, он хотел бы рассказать нам о неком тексте, собственно, романе, над которым он работает уже более двух лет. Можно утверждать, что после провала Hitler, First Person, ему следовало отказаться от литературной деятельности, ему понятен этот аргумент, но иногда, и тому есть немало примеров, великие достижения растут именно из того, что на первый взгляд казалось неудачей, из странной радости, завладевающей человеком, когда он прижат спиной к стене.

Во всяком случае, именно об этом романе он хотел поговорить, когда пытался связаться с нами несколько недель назад. Мы семья, и поэтому для него было важно прояснить некоторые вещи с нами до выхода книги. А поскольку он все равно собирался быть в Израиле, он думал воспользоваться этой возможностью.

Как мы, возможно, уже догадались, его роман содержит определенные биографические элементы, но это ни в коем случае не автобиография или «роман с ключом» в обычном смысле. Другими словами, в нем отсутствуют описания реальных событий, и нет попыток изобразить замаскированных реальных людей. Как сказал поэт, ложь поэзии правдивее правды жизни — это же можно отнести и к прозе. Хотя в книге подробно освещены вопросы, которые он уже затронул в своем эссе «Моя ошибка», важно понимать, что это по сути своей художественное произведение, таким его и следует воспринимать.