Ложь от первого лица

«Я полагаю, что, если бы я преуспел в том, что я пытался сделать, меня бы оценили по-другому. Но когда я сам сегодня смотрю текст, мне становится ясно, что я с треском провалился: муза меня не избрала. И мне остается только признать, что в итоге все мои усилия и жертвы привели к тривиальному произведению. Я не смог разгадать секрет и ничего не добавил к тому, что уже написали мои ученые предшественники. Похоже, что я не такой художник, каким себя считал, и моя ограниченность, которую я отказывался признать, ограниченность и первородный грех гордыни, являются основой моей ошибки. Задача, за которую я взялся, оказалась мне не по плечу. Я все еще верю, что однажды более великий художник, чем я, воспользуется небольшим прорывом, которого я достиг, и прольет свет на одну из величайших загадок человечества. Но в этот вечер я стою здесь перед вами и открыто признаюсь: я написал посредственное произведение, я бы даже без колебаний использовал слово „банальное“, и это, без сомнения, моя вина, mea culpa». Он поднял руки и древним, до тошноты знакомым жестом ударил себя в грудь. «Mea maxima culpa. Это моя самая большая вина».

Нелюдь сошел со сцены и занял место в первом ряду. Ведущий встал, чтобы представить следующую докладчицу, которая попросила посмотреть вместе с ней отрывок из популярной телепрограммы Опры Уинфри: интервью с Эли Визелем. Но, может быть, профессор хочет сначала что-то сказать? Докладчица быстро поднялась на ноги, пухлая, энергичная молодая женщина: совсем не такая, как та дама-профессор, которую мое воображение послало пообедать со моими свекрами в кошерном ресторане на улице Керен а-Йесод.

Я взяла желтый блокнот, в котором Одед не написал ни слова, и написала: «Я иду к Браданашвили. Если любишь меня, пожалуйста, скажи ему, что я хочу поговорить, и приведи его туда».

Я отчаянно нуждалась в кислороде, но уже встав с места, я задержалась еще на мгновение и вычеркнула «если любишь меня» двумя чертами, и только потом отдал блокнот обратно Одеду. Воздух был густой от присутствия Первого лица, мои легкие побуждали меня уйти, я торопилась, и мое редактирование было небрежным. Он легко мог прочитать то, что было вычеркнуто.

Глава 8

Галерея Браданашвили открылась несколько месяцев назад на склоне напротив горы Сион прямо над Синематекой. Лали и Шабтая Браданашвили, скульптора и художника, я встретила во время своих «прогулок» с Алисой, и, если бы не кончина моей героини с косичками, я бы написала об их галерее и не исключено, что смогла бы завлечь в нее чуть больше посетителей.

В Тбилиси у них была студия, служившая и галереей, и клубом для ценителей искусства. Художники и поэты, студенты и члены дипломатического корпуса — сам бельгийский консул с любовницей! — засиживались у них до утра: пили чай, вино и водку, ели крохотные пирожки и фрукты, которых не сыскать Израиле, и попутно спорили. Здесь прошли первые выставки лучших авторов, и здесь же подверглись критике самые известные художники. Кто мог, платил, оставляя деньги в коробочке, кто не мог — платил в следующий раз.

Лали и Шабтаю удалось открыть галерею в Иерусалиме, но их, пока не сбывшейся, мечтой было возродить тбилисские вечера. Полные оптимизма, они расчистили и отремонтировали примыкающий к зданию внутренний дворик. Устроили в нем маленький пруд для золотых рыбок, посадили апельсиновые деревья и папоротники в горшках и установили освещение, а когда приготовления были завершены, они вернулись к скульптуре и живописи, не унывая и продолжая надеяться, что гости придут, и их мечта осуществится.

В абстрактных рисунках углем Шабтая не было и намека на свет пустыни, но, когда Алиса еще грызла кончик своей косички, я планировала соединить их студию с монастырем в Долине Распятия и даровать прекрасной Лали тайные отношения с Шотой Руставели, написавшем там свой великий эпос. Я собиралась прочитать «Витязя в тигровой шкуре». Даже книгу раздобыла. Но все, что произошло потом, и то, что случилось с Алисой, лишило меня этого удовольствия. А галерея-студия Браданашвили была обречена оставаться в запустении. Поднимаясь по ступеням, от Синематеки, я отметила и эту утрату тоже.

В галерее был только старший сын Лали и Шабтая, который сортировал стопки фотографий и раскладывал их по конвертам. Он извинился за беспорядок и за то, что двор завален всякой всячиной: они сегодня делали уборку и еще не успели вернуть вещи на место. Я сказала, что это не имеет значения, я чувствую себя как дома, он может продолжать работать, а я о себе сама позабочусь.

Сказано — сделано. Я подошла к холодильнику, вынула из морозилки бутылку водки и налила себе двойную порцию. Не забыв положить деньги в коробочку, я с полным стаканом в руке вышла во двор, который, как мне сказали, не был готов к приему гостей. Железные стулья сдвинуты в одну сторону, подушки с них сняты и свалены на столе, на трех оставшихся столах громоздились рисовальные принадлежности.